что кому-то придется остаться на корабле на случай возможных неприятностей вроде внезапного нападения акул, и когда они бросили жребий, ей досталась короткая соломинка. Она ругалась четверть часа подряд, ни разу не повторившись, и лишь потом успокоилась.
Вот почему она оказалась в одиночестве на главной палубе неподалеку от носового кубрика. Один из моряков сидел на марсе, скрытый от нее раздутым парусом, рулевой стоял под полуютом, укрытый его тенью. Все остальные, научившиеся доверять братьям в том, что касалось моря, храпели внизу.
Все, кроме Нильса. Он поднялся на палубу и увидел там Эйян. Лунный свет, рассеиваясь в волосах, мерцал на ее накидке, освещал лицо, грудь и руки. Он заливал чистым светом палубу, переливающейся дорожкой струился от самого горизонта до пенного кружева на маленьких волнах, мягко шлепавших в борт. Босоногий Нильс ощущал эти легкие удары, потому что корабль был загружен лишь настолько, чтобы не потерять остойчивость. Обшитый крест-накрест полосами кожи парус, уныло бурый при дневном свете, теперь возвышался над ними заснеженным горным пиком. Потрескивали снасти, шелестел ветер, бормотало море. Было почти тепло. В сонном полумраке невообразимо высоко мерцали звезды.
– Добрый вечер, – робко произнес Нильс.
Она улыбнулась, заметив высокого испуганного парня.
– Привет.
– А ты… мне… можно мне побыть с тобой?
– Конечно. – Эйян показала на море, где вдалеке в лунном свете виднелись двое пловцов. – Как мне сейчас хочется быть с ними! Попробуй отвлечь меня, Нильс.
– Ты… ты любишь море, правда?
– Что еще любить, как не его? Тауно когда-то написал стихотворение… я не смогу хорошо перевести его на датский, но попробую: «Наверху оно танцует – под солнцем, под луной, под дождем, под крики чаек и завывание ветра. Внизу оно зеленое и золотистое, спокойное и ласковое, дети его – бесчисленные косяки и стаи, оно – сосредоточие и упование мира. Но в пучине своей хранит оно то, что недоступно свету, тайну и трепет, чрево, в котором вынашивает себя. Дева, Матерь, Владычица, прими по смерти мой прах!» – Нет, – покачала головой Эйян. – Неправильно. Быть может, если ты подумаешь о своей земле, о зеленом колесе ее года, и о… Марии?… носящей одежды цвета небес, тогда, быть может, ты сможешь… сама не знаю, что пытаюсь сказать.
– Не могу поверить, что у вас нет душ! – негромко воскликнул Нильс.
Эйян пожала плечами. Настроение ее изменилось.
– Говорят, наши предки дружили с древними богами, а до этого – с еще более древними. Но мы никогда не приносили им даров и не молились. Я пыталась понять мысли людей, но так и не смогла. Неужели богу нужны рыба или золото? Неужели его волнует, как вы живете? Неужели он не свершит задуманного, если вы станете, хныкая, пресмыкаться перед ним? Неужели его заботит, как вы к нему относитесь?
– Для меня невыносима сама мысль, что ты когда-нибудь обратишься в ничто. Умоляю тебя, прими крещение.
– Хо! Скорее ты переберешься