продолжалась: свистки, подначки, смех… Им было весело – они были вместе. Тоскливо и жадно вслушивалась, вглядывалась я в происходящее. Ну почему я такая слабая, такая никчёмная?! Почему я всегда в стороне?
Все классы видят, как я сижу на этой позорной скамье. И Вовка видит. И Любка. И Максим… Встать, уйти! Нет. Оля здесь. Надо подождать Олю.
Долгий свисток возвестил победу команды Якушина. Снежана торопливо – в буквальном смысле на коленке – вписала фамилии в грамоты. Торжественный финал был смазан ливнем. Эту последнюю «эстафету» – от школы до моей пятиэтажки – мы с Олей бежали вместе.
– Повезло тебе, – говорила она. – И зачем только меня выбрали? Лучше бы я с тобой посидела.
– Правда? – от радости я хлебнула холодного воздуха. – Оль, знаешь что? Давай всегда вместе ходить!
– Давай, – легко согласилась Оля.
В почтовом ящике белел конверт. Тонкими пальцами я нащупала край и легко извлекла наружу. «Куйбышев» – от Веры. Ура-ура! Размахивая письмом, я мчалась вверх по лестнице и на повороте едва не сшибла с ног бабу Глашу.
Ей лет сто. Живет она прямо над нами, со своей семьёй – если это можно назвать семьёй. Сын бабы Глаши, выпивоха Василий, женат на женщине необъятных размеров, которую все зовут просто Томкой. Она достигла такой степени ожирения, что уже не выходит из дома и день-деньской торчит на балконе, лузгая семечки и сплёвывая вниз шелуху. Нрав у толстухи крут, как она сама, в чём мы не раз убеждались через вентиляционное отверстие кухни.
Однажды я подслушала такую беседу.
Томка (бабе Глаше): «Опять ты, сволочь старая, наклала мимо унитаза?!».
Баба Глаша (неразборчиво): «…».
Василий: «Ткнуть её разок в дерьмо – больше не будет».
Томка: «И когда только подохнет, дрянь!».
Баба Глаша (сквозь бормотания): «… ещё тебя переживу».
Томка (истерично): «Убью собственными руками!».
Василий: «По ней … давно яма плачет».
Баба Глаша (неожиданно ясно): «Вася, ты же сын мне. Я тебя, маленького, на руках держала, грудью кормила, всё тебе отдавала. За что ты теперь-то?».
В ответ полился сплошной поток брани.
Несладко доживает свой век баба Глаша. Похожая скорее на призрак, чем на живого человека, она сильно сощурилась (почти ослепла) и дрожащим голосом произнесла:
– Здравствуй, Любочка.
– Здрасьте! Только я Аня.
Спутать меня с принцессой с третьего этажа может только слепой. Вот уж та поистине «Любочка»: всегда чистенькая, аккуратненькая, опрятная, словно надушенный цветочек.
– Здравствуй, Анечка, – покорно согласилась баба Глаша…
В письме из Куйбышева между прочими новостями сообщалось, что сестра купила дублёнку («Только не пугайтесь!») за семьсот рублей.
Родители всё же немного испугались.
– Семьсот рублей! – ахнула мама. – С ума сошла, модница самарская! Теперь, наверное, в долгах…
Папу занимала другая сторона вопроса.
– Общежитие, – сказал он мрачно. – Украдут.
Это