в организм – он разносится по костной ткани, и скелет сияет белым светом».
Хм‑м… Тема-то моя, и эти страсти по радиации мне как писателю – на руку. Чем крупней у книги будут тиражи, тем быстрей мы рассчитаемся за дом. Верно заметил поэт: хорошо быть электриком в тёмной стране[5].
«Евровести» отключились, и тут со стороны входа раздался певучий звонок. Кто бы это? Ах да, Мишаня… Мы же договаривались.
Мишаня был по-прежнему большой и рыжий. Улыбка во всю ширь и шевелюра на полнеба – гость мой выглядел очень по‑русски. О нашей Академии метанаук он даже не подозревал. Однако в далёком две тысячи восьмом мы вместе участвовали в спасении лучших представителей человечества от смертельной солнечной вспышки. Но Мишаню использовали втёмную: секретным проектом занимался первый сектор[6]*.
Нашей команде тогда удалось пробиться в число избранных. Однако дальше всё пошло не по плану. Точнее, пошёл в ход план Б: вместо спасения лучших решили изолировать худших. Так появилась Большая зона – огромная территория в Западной Сибири, куда депортировали чуть не всех преступников планеты.
Мой приятель, и прежде не худенький, располнел, даже расплылся, потерял фигуру.
– Ну, здоро́во, Палыч! – забасил он, распахнув объятия. – Широко живёшь! А найти тебя запросто, тут на три вёрсты вокруг ни души. Ничего, что я машину отпустил?
– Рад видеть, земляк. Машину? Нормально… Осторожней, раздавишь ведь! Ну и могуч ты, братец! И пожрать поди всё так же непрочь?
– А то.
– Здесь это легко: «Шеф-повар на час» – и нет проблем. Давай-ка за стол, успеешь ещё осмотреться.
– Правильно. Ты – не ты, пока не выпьешь.
– Как насчёт бехеровки? Аперитив, а по-нашему – для аппетита.
– Да не, Палыч, как-то мне она не очень… А на аппетит я и так не жалуюсь.
– Тогда что – вино? Или коньяк?
– И водку, – Мишаня жадно оглядывал стол.
– Начнём с вина. Америку-то вспоминаешь, а, Мишаня?
Я выставил бутылку хванчкары.
– Эх! – Взгляд его затуманился. – Жара там стояла сто градусов, ну, по Гринвичу. Или Рабиновичу?
– По Фаренгейту.
– Во, точно. Наливай, Палыч. Поехали!
– Он сказал: «Поехали!» – и махнул стакан.
Мы дружно выпили.
Мишаня тут же набросился на мясной салат:
– Вкусно!
– А винцо тебе как?
– Ничего, – отозвался Мишаня с набитым ртом.
– Хванчкара, однако.
– Я слышал, у Сталина любимое вино было.
– Ага. Но ещё больше кровавый тиран ценил киндзмараули. Тоже кровавое. А чтобы внимательней приглядеться к соратникам, вождь переходил на слабенькое маджари – всего три градуса. Выпьет за вечер пару бутылок – и ни в одном глазу. Восточное коварство, сам понимаешь.
Мишаня уже наворачивал жаркое, беспокойно