не ладится? А?
– Ладно, Палыч. Разберёмся, если что. Или не разберёмся. Сами.
Ага, то-то на него жор напал. Стресс заедает, не иначе.
– Ну, как знаешь. Может, немного прогуляемся? Покажу тебе наши владения.
– Давай. – Оглядев стол, он нехотя поднялся.
Мы вышли к парку. Июльское солнце с утра еще не жарило. Бредя под сенью цветущих лип, хотелось вдыхать и вдыхать их медовый аромат.
Мишаня долго молчал, что для него необычно, и вдруг спросил:
– А сам ты, Палыч, Америку вспоминаешь?
– Ещё бы! Хорошее было время.
– И все люди равные, можно сказать, ну, без эликсира этого.
– Согласен.
– И Танюха, хоть она и тогда выпендривалась. Но потом-то ведь пошла за меня. – Взгляд его остановился на листе шиповника.
– Глянь-ка, бабочка. Да какая большая! Я слыхал, они живут неделю, не больше.
– Да, но время для них течёт иначе. Бабочки проживают полную жизнь, а люди им кажутся тормозными, как черепахи.
– Да, Палыч. Мне ведь уже шестьдесят пять. А ничего толком-то… Детей мы так и не захотели.
Подумалось: «мы» – это про Татьяну.
– Мишаня, взгляни-ка ещё на эту бабочку. Пойми, ведь главное – не протяжённость жизни, а…
– Удовольствия?
– Не надо упрощать, мы же люди, а не животные или насекомые. Наполненность смыслом – вот что важно.
– Да какой смысл, Палыч! Ну сколько ещё мне осталось? Недолго буду ей глаза мозолить.
– Перестань! На самом деле тебе всего пятьдесят пять. Ведь социальную дозу выдали всем. Кроме отселенцев в Большой зоне, само собой.
– Ну да, бросили нам подачку. Маленькую розовую пилюльку. А что толку?
– Мишаня, ты получил дорогущий подарок – целых десять лет жизни! Чтобы разогнаться – вполне достаточно. Для тех, кто реально стремился.
– Ну да, наверное. Да вот у меня как-то не вышло. Как ни бился – всё зря. Но главное не это. Эх, проснуться бы – а мне только тридцать. Да хоть бы и сорок. Но просыпаюсь взаправду – и что? Жизнь кончается… А у других-то не так. Это несправедливо! Вот раньше… Жили ведь люди без эликсира чёртова.
– Стоп, я понял. Татьяна? У неё с эликсиром…
– Да-да, – перебил Мишаня. – Она‑то как раз поднялась.
– Должен тебя огорчить, дружище. Похоже, супруга тебя не любит.
– Это как это? – он резко остановился.
– Как сказал классик, тот, кто любит, должен разделять участь того, кого он любит[7].
– Ты это к чему, Палыч?
– Татьяна могла бы и поумерить обороты. Это я про биохрон[8]*.
– Ты чо?! Для женщины возраст, ну, сам понимаешь. Поумерить, как же! Это же типа самоубийства, бляха-муха.
– Огорчу тебя ещё разок. Ты её тоже не любишь.
Мишаня вопросительно смотрел на меня. За разговорами мы не заметили, как приблизились к маленькому морю.
– Кабы любил, мог и усилить свои амбиции.
– Да ну тебя! Я и так чего ни пробовал. Хоть кол об стену теши – всё херня получается.
– Мишаня,