Михелина поднялась. – Я пойду, Никита Глебович.
– Сядьте!
Она послушно опустилась на стул.
– Вы мне понравились, как только я увидел вас. Но отмахнулся. Как от наваждения отмахнулся… Шли дни, и я все время памятью возвращался к вам. Нет, не памятью. Сердцем! Я стал понимать, что не могу не видеть вас! Жду вас, желаю вас, нуждаюсь в вашей поддержке! Я весь в вашей власти!
– Я все-таки пойду.
– Сидеть! – Поручик вышел из-за стола, остановился напротив девушки. – Ответьте же мне взаимностью! Не бойтесь! Не избегайте меня! Я готов помочь вам во всем, помогите же мне! Вы слышите меня? – Он вдруг опустился на колени, принялся целовать подол платья, колени, руки, грудь, стал ловить своими губами губы девушки. – Милая, желанная, любимая, единственная…
Михелина с силой оттолкнула его, вскочила, бросилась к двери.
Гончаров, оставаясь на коленях, смотрел на нее.
– Я не готова еще к этому, Никита Глебович. Простите меня, – произнесла девушка и выбежала.
Луна висела над заснеженным и замороженным поселком – сине-белая и тоже застывшая. Михелина возвращалась в барак. Лаяли собаки, гремел где-то колокольчик надзирателя-обходчика, трещали от мороза деревья.
Уже на подходе девушка вдруг увидела одинокую мужскую фигуру, внимательно наблюдавшую за ней. Это был Михель.
– Чего стоишь? – крикнула ему Михелина. – Замерзнешь!.. Иди домой!
Он гортанно прокричал в ответ что-то, запрыгал, чтоб согреться, помахал озябшей рукой и побрел в противоположную сторону.
…В бараке было душно. Храпели и постанывали спящие женщины, играла пламенем лампадка под иконой Богородицы, трещали дрова в печке.
Возле печки сидели пятеро каторжанок, встречающие Новый год пустой горячей водой в алюминиевых кружках.
Сонька не спала, ждала дочку.
Михелина сбросила ноговицы, повесила бушлат на общую вешалку, заспешила к матери. Села рядом, прижалась. Потом вдруг стала плакать.
Сонька встревоженно заглянула ей в лицо:
– Ты чего?.. Что-нибудь случилось?
Она поцеловала ее в щеку.
– Ничего. С Новым годом, маменька.
– А почему слезы?
– Он любит меня, – всхлипывая, прошептала дочка. – Сам сказал… Сказал, что жить без меня не может.
– А еще что?
– Хотел поцеловать, но я убежала.
– Что еще? – Сонька заставила дочку смотреть ей в лицо. – Он что-то с тобой сделал?
– Нет, ничего. Просто говорил и просил… – Михелина снова стала плакать. – Мамочка, мне страшно… Я тоже, кажется, влюбилась в него. А я этого не хочу. Я боюсь, мама…
Дочка уткнулась в грудь матери, опять стала плакать, вздрагивать. Сонька гладила ее по спине, успокаивала, затем с усмешкой произнесла:
– Все что Бог ни делает – к лучшему.
На соседних нарах приподнялась сонная соседка.
– Чего ты сказала, Сонь?
– Не тебе, спи, – ответила та