я закрыла плотно, посмотрела на вибрирующий телефон, который побелевшими пальцами сжимала.
Геродот.
Отец истории, как известно.
Тот, кто столь настойчиво звонил, для меня тоже отцом истории являлся. А ещё он был профессором археологии и куратором моей группы, что носился с нами уже два года, решал всевозможные проблемы и переживал, как за своих детей.
И я долго медлила прежде, чем ответить, но… за свои поступки ответ держать надо.
– Илья Германович? – я произнесла первой, проговорила непривычно робко.
И внутри что-то ухнуло.
Оборвалось, будто я с разбегу и вышки прыгнула в ледяную воду реки, как было однажды в детстве. Мы тогда искренне считали, что двадцать седьмого мая после трёх дней жары под тридцать вода успела прогреться, можно купаться.
Спас меня в тот день Ромка, вытащил.
– Варвара, здравствуй.
– Здравствуйте.
– Через час у вас начнется экзамен. Средние века, кажется?
– Да.
Я, пусть он и не мог видеть, кивнула осторожно. Почувствовала, как в голове противно и трусливо зазвенело, похолодело всё внутри.
Первый экзамен из пяти.
И если я передумаю, то ещё есть и шанс, и возможность. Только сесть на трамвай и проехать три остановки, перейти дорогу и зайти в корпус, а там пятый этаж и знакомая до боли большая аудитория.
– Варя…
– Илья Германович, я уже всё решила, – я перебила его быстро, решительно, пока эта самая решительность меня не покинула.
– Варя.
– И заявление я уже написала, – вот это я проговорила совсем скороговоркой.
И зажмурившись.
Я боюсь того, что он может сказать?
Да, боюсь.
Потому что я точно знаю, что он может… уговорить. Геродот убедит в своей правоте, разложит по полочкам всю мою глупость, и я… останусь. Ещё на год, а там мудрый отец истории снова найдет правильные слова или их даже не потребуется, потому что я смирюсь, напомню сама себе, что до окончания всего курс.
Поздно рыпаться.
– Заявление не проблема, – он говорит спокойно и вдумчиво.
Как всегда, как на лекциях, которые он нам читал на первом курсе, а мы, завороженно слушая, никогда их не пропускали.
Он же умеет говорить интересно, убедительно.
И я, оттолкнувшись от двери, выхожу на балкон.
Мне нужен свежий воздух.
– Нет.
– Варя… – в его голосе слышится горечь.
И я до боли и онемевших пальцев сжимаю телефон, что кажется обжигающе горячим, невозможно тяжёлым. Отшвырнуть бы его, выкинуть, чтобы не говорить, не травить себе душу и в выборе своём не сомневаться.
– Илья Германович, я не могу.
– Не хочешь, – он возражает проницательно, усмехается.
Да.
Так… честней.
Мочь могу, но больше не хочу.
– Что ж… зайди хоть со стариком попрощаться, Варвара Алексеевна, – Геродот вздыхает тяжело и, кажется, смиряется.
– Зайду, – я, не обращая внимания на слёзы, моргаю и обещаю.
Честно.
Я