мимолетности жизни.
Аайя оглянулась на матушку, которая тоже заканчивала свою молитву. Свет, голубой и прекрасный, обнимал ее, покидая башенку лунария. Закончив, матерь еще несколько минут провела, преклоняясь. Слабость настигла ее, когда она попыталась подняться. Ее годы были тяжелее для молитв и ночных богослужений. Но праведных это не останавливало.
– Помочь вам? – обратилась она к матери, подойдя тихим, почти неслышным шагом, к ней. Та подняла на нее голову, с закрытым лицом, но по ее тяжелому вздоху, Аайя поняла, что та ужасно устала.
– Дитя… – протянула к ней руку Хашнай и Аайя, взяв ее под локоть, помогла женщине подняться. Легкий кивок головы означал скромное материнское «благодарю».
Взяв Саийицаву под одну руку, а мать под другую, она повела ее к выходу, попутно пытаясь поправить покрывающую голову ткань. Аайя была еще молода, всего полутораста лун от роду, но вскоре ей предстояло стать женщиной и, быть может, она тоже будет покрываться, как родительница.
Мать ее, выходя в лунарий на молитву, не только облачалась в черный халат и покрывала голову. Хашнай Шайхани, кроме прочего надевала на пальцы легкие перчатки, а лицо закрывала чачваном, как достойнейшая из замужних женщин. Ее скромный наряд, не считая дорогой мягкой ткани, едва ли отличался от прочих дочерей Ицы, богатых или бедных. Аайя же не могла похвалить себя за то же самое. Что Ницаях, что госпожа Тарьям, постоянно напоминали ей, что она должна соответствовать статусу дочери своего господина-отца. А значит простые одежды не для нее. Из-за этого, пусть и нехотя, Аайя облачалась в темно-желтый широкий наряд, расшитый золотом и серебром. Вместо простого покрытия головы, она пользовалась легким платком, подвязывая волосы сеткой из серебра и, с серебряной росписью, капюшоном, облегающим голову, поверх.
– Позволь мне еще немного передохнуть, дитя, – прошептала мать, легонько коснувшись ее предплечья.
– Как скажете, – поклонила голову Аайя, отступив и дав матери, оперевшись о стену, постоять и перевести дух.
Оставив женщину, она отошла к одной из стеклянных фресок на стене, подняв к ней голову. Угасающий свет золотил хрустальной голубизной изображения на ней. В лунарии все фрески были посвящены лишь праведным деяниям Ицхиль. Иных изображений Саийицава не одобряла. Ибо не было на свете творения, более достойного быть запечатленным, чем избранница Вечности Ицхиль, Лунная Дочь.
Угловатые разноцветные стеклышки калейдоскопом складывались в картины, изображавшие слова священной Саийицавы. На самой крупной из них сверкала в лунном свете Ицхиль в профиль. Ее извивающиеся длинные волосы цвета сияния трех лун казались угловатыми из-за бледных кусочков стекла, которыми были выложены. Ровные черты лица красивейшего из всех творений Вечности глядели вдаль. Нимбом опоясывая ее голову позади светилась Иц Хинцав. Обе руки Дочери Луны сжимали большую рукоять Сарицхвара, легендарного клинка, столь тонкого, что резал сталь, будто нож масло, столь длинного, что достигал