начинается заново.
Я устремляю взгляд на двери храма. Один их вид – огромных, красных, величественных внушает мне ужас, заставляет нутро сжаться, а ладони взмокнуть. Кожу покалывает все сильней – теперь непрерывно, отчего приподнимаются тоненькие волоски, растет осознание.
Что-то приближается. Опять просачивается в мой разум мысль.
Все это ничего не значит, напоминаю я себе твердо. Я чувствовала подобное множество раз и еще никогда не видела ничего странного…
Ужас охватывает меня так внезапно и сильно, что подгибаются колени. Хватаю отца за руку, чтобы удержаться на ногах. Он хмурится.
– Дека, ты в порядке?
Я не отвечаю. Страх сковал мне губы, и все, что я могу, – это в ужасе смотреть, как вокруг ног отца змеится зловещий завиток тумана. Он все больше заполняет площадь, принося прохладу. Солнце над головой бежит прочь, его изгоняют облака, что теперь клубятся по всему небу.
Отец неодобрительно смотрит вверх.
– Солнца нет.
Но я больше не смотрю на небо. Мои глаза устремлены на окраину деревни, где лишенные листвы деревья потрескивают под тяжестью снега и льда. Оттуда и сочится туман, густой, с резким, холодным запахом и кое-чем еще – далеким, пронзительным звуком, от которого трепещут все мои нервы.
Звук превращается в бьющий по ушам визг, все до единого в толпе застывают каменными статуями на снегу. По площади шепотом разносится единственное слово:
– Смертовизги…
И вместе с ним, как по щелчку пальцев, затишье лопается.
– Смертовизги! – Командир джату обнажает меч. – К оружию!
Толпа бросается врассыпную, мужчины бегут к конюшням за оружием, женщины спешат увести дочерей и сыновей по домам. Джату с трудом пробираются сквозь них к лесу, откуда выходят серые исполины, возвещая о своем приближении нечеловеческими воплями.
Самый крупный смертовизг первым переступает покрытую листвой границу, отмечающую опушку. Неуклюжий чудовищный зверь, до изможденности тощий, со свисающими едва ли не до колен когтистыми руками, с торчащими по всему костлявому позвоночнику шипами. Он почти кажется человеком, черные глаза мигают, узкие ноздри трепещут, когда он осматривает деревню. Он поворачивается к площади, где все еще стою я, неспособная шелохнуться от ужаса, и едва дышу короткими глотками.
Тварь разевает пасть, втягивает воздух…
Вопль пронзает мне череп, раскаленная добела агония вгрызается в тело. Скрежещу зубами, мышцы заклинивает. Рядом падает на землю отец, из его ушей и носа льется кровь. Вокруг корчатся другие жители деревни, их лица искажены гримасами ужаса и мучений.
Кроме меня, на площади остаются стоять только джату, их шлемы специально сделаны так, чтобы не пропускать вопли смертовизгов. И все же в прорезях боевых масок сверкают белки их глаз, дрожат на мечах руки. Джату здесь в основном новобранцы, едва вступившие в ряды, как и говорила Эльфрида. Они еще не сражались на южных границах, которые