вкладывает в его ладонь меч.
Когда клинок блестит, поймав луч тусклого света, мой страх достигает предела. Я отчаянно вжимаюсь в стену.
– Отец, нет! Прошу, не надо!
Но отец не обращает на мои мольбы никакого внимания, он приближается, пока не утыкает кончик меча мне в горло. Холодный, леденяще холодный… Я поднимаю взгляд на отца, пытаясь увидеть хоть намек на человека, который когда-то носил меня на плечах и оставлял для меня порции молока, где больше всего сливок, ведь знал, как я их люблю.
– Отец, пожалуйста, не надо! – По моим щекам текут слезы. – Я твоя дочь. Я – Дека, твоя Дека, помнишь?
На мгновение в его глазах что-то вспыхивает. Сожаление…
– Очисти ее, или за тобой и всей твоей семьей придут джату, – шипит старейшина Дуркас.
Отец закрывает глаза. Сжимает губы в жесткую, суровую линию.
– Я очищаю тебя во имя Ойомо, – провозглашает он, поднимая меч.
– Отец, нет!..
Клинок рассекает мне шею.
Я – демон.
Я понимаю это, как только открываю глаза. Я по-прежнему прикована к стене подвала, но мое тело снова невредимо. На коже нет ни единого шрама, ни изъяна – даже там, где отец меня обезглавил. Касаюсь шеи, чувствую под пальцами шелковистую гладкость, и из груди рвется всхлип. Исчезли даже детские шрамы.
Торопливо встаю на колени, склоняю голову в молитве.
«Прошу, не покидай меня, Безграничный Отец, – умоляю я. – Прошу, очисти меня от всякого зла, что мной овладело. Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста…»
– Он не услышит твоих молитв, – говорит из угла старейшина Олам. Похоже, теперь его черед меня стеречь. В отличие от остальных, он делает это скорее с восхищением, нежели с омерзением. – Он уже дважды изгнал тебя из своего Заземья.
Его слова пронзают мое сердце, подобно стреле.
– Потому что я демон, – шепчу я с едкой горечью страха и отвращения на языке.
– Именно. – Старейшина Олам не утруждает себя приукрашиванием ответа.
Ему и не нужно. Что за проклятое существо не умирает от обезглавливания? Даже смертовизг падет, если ему отделить голову от тела. Закрываю глаза, чтобы спрятаться от воспоминаний, стараюсь с выдохом изгнать из тела нарастающую панику.
– Где отец?
Старейшина пожимает плечами.
– Слег.
Что-то в его голосе заставляет меня напрячься.
– Когда?
– Пять дней тому назад, когда жилы твоей шеи протянулись обратно к телу и приросли.
К горлу снова подкатывает тошнота, и меня громко выворачивает наизнанку. В желудке, правда, мало что осталось, кроме воды и желчи. Как только приступ сходит на нет, я вытираю губы, мысленно отбрасывая бешено мечущиеся мысли и едкую вину.
Все эти годы отец терпел насмешки и жизнь изгоя – ради меня. Ради надежды, что однажды я пройду Ритуал и докажу всем, что мое место здесь, в деревне. Но я именно та, кем они меня называли, только хуже… много хуже. И вот что я теперь наделала.
Старейшина Олам продолжает