я пытаюсь его восстановить и отдаться на милость Ойомо. Старейшина Дуркас говорил, что оно повсюду, стоит только к нему потянуться – стоит только подчиниться Его воле.
И я подчинюсь. Сделаю все, чтобы смыть с себя скверну, грех.
Поднимаю глаза на старейшину Олама.
– Убей, – шепчу я, и по щекам катятся слезы. – Ты должен знать как. Я – кощунство в глазах Ойомо. Я – мерзость.
На губах старейшины играет мрачная улыбка. Победа.
– Говорят, душу очищает огонь, – бормочет он, снимая со стены факел и многозначительно глядя в пламя.
Из моей груди рвется новый крик, но я его сглатываю. Все будет хорошо, говорю я себе. Мне всего лишь нужно подчиниться, покориться огню, и, возможно, тогда Ойомо простит мне мою нечистоту.
И одновременно я понимаю: это ложь. Огонь меня не убьет. Пожалуй, ничто не сможет. И даже тогда я должна продолжать попытки – покоряться и терпеть боль, пока Ойомо снова не проявит ко мне благосклонность. Или Он не дарует мне милосердную смерть.
Цок. Цок. Цок.
По ушам бьет резкий, настойчивый стук.
Когда я с трудом открываю глаза, передо мной сидит женщина, маленькая и хрупкая, с головы до ног закутанная в темные одежды. Что еще странней, на ее руках белые, похожие на кости, железные перчатки. На их кончиках – заостренные когти, они тускло светятся в темноте подвала. Словно у женщины призрачно-белые руки. Белорукая… Наверное, я так и стану ее называть.
Заметив мой взгляд, Белорукая перестает барабанить пальцами. Из-под капюшона поблескивает деревянная полумаска, жуткий скорчившийся демон, разинувший в реве пасть. Я моргаю. На какой-то миг я было подумала, что это боевая маска, но такие носят лишь мужчины. Может, она снится мне в кошмарном сне? Или у меня просто горячка? Пожалуйста, пусть это будет просто сон. Пожалуйста, хватит боли… хватит крови.
Золотых рек, струящихся по полу…
Крошечные кинжалы впиваются мне в подбородок и шею.
– Нет, нет, ты не оставишь меня без внимания, алаки, – произносит Белорукая мелодичным голосом с сильным акцентом.
Я, задыхаясь, вырываюсь из ее перчаток. Это не сон, она действительно здесь! От ее плаща исходит аромат льда и елей, прогоняя вездесущую вонь горящей плоти, тающего жира, обугленных костей. Когда я глубоко вдыхаю, смакуя запах, Белорукая резко припадает к полу, впивается мне в глаза взглядом. Меня охватывает страх.
Ее глаза темные… очень, очень темные. В последний раз я видела такие у смертовизга, но у него не было белков.
Белорукая – человек. И это ужасно.
– Очнулась. Хорошо, – бормочет она. – В сознании?
Я мигаю в ответ.
Белорукая так резко дает мне затрещину, что от удара дергается голова. Потрясенная, я касаюсь щеки, но женщина опять хватает меня когтями за подбородок.
– Ты сейчас, – цедит она по слогам, – в сознании, алаки?
И вновь это слово. А-ла-ки. Я произношу его про себя, сосредотачиваясь на странных, отталкивающих