Ионас и добавляет, как бы сам себе: – Ну, конечно же.
– Я не понимаю, – говорю я и сажусь. – Почему я здесь? Почему меня приковали?
Ионас зажигает факел. Яркость света настолько меня ослепляет, что приходится прикрыть ладонью глаза.
– Ты видишь меня в полной темноте и еще смеешь спрашивать, почему ты здесь?
– Я не понимаю, – повторяю я. – В голове все смешалось.
– Как ты можешь не помнить…
– Не говори с этим! – обрывает Ионаса холодный голос.
Из угла поднимается отец, лицо его сурово. Прежде скрытый колонной, он все это время был здесь, и теперь я его вижу, несмотря на окутывающий угол мрак. Почему я его вижу так ясно? Ионас зажег всего один факел. Укол страха пронзает нутро, я вспоминаю слова Ионаса: «Ты видишь меня в полной темноте»…
Отец коротко кивает Ионасу:
– Позови остальных.
Тот спешит вверх по лестнице, оставляя отца, похожего на призрак, в полной темноте. Он приближается, и его глаза горят странным чувством. Гнев? Отвращение?
– Отец! – шепчу я, но он не отвечает и, присаживаясь передо мной на корточки, скользит взглядом по мне, пока не останавливается на животе. В платье рваная дыра, видна гладкая кожа. Я смущенно прикрываюсь, но что-то, видимо, не так.
Что я забыла?..
– Даже шрама нет, – замечает отец странным, отрешенным тоном.
Он что-то сжимает в руке… мамин кулон.
Должно быть, снял с моей шеи, пока я спала.
По моей щеке скатывается слеза.
– Отец! – хриплю я. – Отец, что же это? Почему я здесь?
Тянусь к нему, но замираю. Он суров, неприступен. В нем будто на медленном огне кипит отвращение. Почему он не отвечает? Почему не смотрит мне в глаза? Я бы все отдала, чтобы он меня обнял, сказал, что я совсем зря так испугалась, его милая глупенькая девочка.
Отец ничего этого не делает, лишь смотрит наконец мне в лицо с этим ужасным, отрешенным отвращением.
– Лучше бы ты просто умерла, – выплевывает он.
И тогда я вспоминаю.
Ритуал Чистоты, приближение главного смертовизга – какими холодными были эти черные глаза, когда мы встретились взглядом. Слезы уже всерьез льются по щекам, когда я вспоминаю джату и деревенских мужчин с оружием. Кровь на снегу. Отец в опасности. А потом голос, рвущийся с моих же губ… ужасный, нечеловеческий голос… и сразу же взгляд отца, с которым он приказал Ионасу пронзить меня мечом. Взгляд, который я поняла лишь тогда, когда увидела сочащуюся из живота золотистую кровь.
– Нет… – шепчу я, сотрясаясь в рыданиях.
Я почти наяву чувствую, как погружается в плоть зазубренный клинок, как меня окутывает тьма. Я раскачиваюсь взад-вперед, погруженная в ужас так глубоко, что почти не замечаю гулкие шаги по ступеням, не вижу приближающиеся силуэты. Лишь спустя несколько минут я поднимаю глаза и понимаю, что надо мной старейшина Дуркас увлеченно читает Безграничные Мудрости, а подле него молча стоят забинтованный Олам и другие. Здесь их всего пятеро.