мама плакала по ночам, как порой сидела на кухне одна и пила вино стакан за стаканом. Порой по ночам, когда она думала, что я сплю, она приводила в нашу комнату мужчин. Чаще всего это были заезжие туристы. В нашем поселке их пруд пруди. В первый раз, когда я проснулся и увидел в паре сантиметров от меня маму под каким-то вонючим волосатым мужчиной, меня вырвало прямо на постель. Я был тогда еще ребенком и даже не понял, что это было, чем они занимались, но отвращение было таким сильным, что я потом не мог сносить даже маминых прикосновений. Но маме, наверное, уже было все равно. Мы все так же спали на одной кровати, а она по-прежнему приводила мужчин. Они занимались этим, а я лежал, отвернувшись к стене, слушая омерзительные возгласы и противное дыхание. Спустя еще какое-то время я стал совсем холодным ко всему происходящему. С мамой я больше не пытался заговорить. Она тоже. Думаю, что та соседка была права. Я действительно был позорной мозолью для нашей семьи. Но мысли об отце никогда не покидали меня. Я хотел знать, кто он. Хотел знать, что случилось, почему все так вышло? Где он сейчас живет? Порой в порыве бешенства я разбивал окна и крушил в доме все, что есть. Я кричал на мать и на тетю, чтобы они рассказали мне об отце, чтобы открыли мне всю тайну. Тетя Марина всякий раз порывалась это сделать, но мама только плакала и просила ее не открывать рот, грозясь убить себя. Когда мне исполнилось десять лет, я стал заниматься боксом. В моей детской озлобленной на весь мир голове была лишь одна цель. Я тренировался день и ночь, не смыкая глаз, не жалея рук, разбивая до крови кожу на костяшках. Я хотел стать сильным для того, чтобы найти урода-отца и набить ему морду. Пусть он станет таким же монстром, каким он меня сделал. Я винил его во всем. Он бросил меня и маму. Из-за него мама стала такой. Из-за него она спит со всеми подряд, из-за него меня дразнят в школе и ненавидят соседи. Он всему виной. Я слышал, что он уехал со своей женой куда-то далеко. Так я его найду.
В двенадцать лет я был уже таким сильным, что мог драться даже со взрослым мужчиной. И это породило во мне еще большую несдержанность. Я свирепствовал на улице, дома, ища себе неприятностей. Если кто-то на меня плохо посмотрел, или кто-то что-то сказал, или просто меня раздражал его взгляд, то я кидался с кулаками. Меня ставили на учет, сажали в тюрьму, но мама всегда находила деньги, чтобы меня вызволить. Не знаю, зачем она это делала. Она никогда меня не ругала, не воспитывала, не упрекала. Я для нее был пустым местом. А может быть, она, как и я, в глубине своего гноящегося сердца любила меня, но не знала, как это показать. И я не знал. Зато я готов был избить любого, кто говорил о ней плохо. В такие моменты я и впрямь дрался от обиды за мать, а не потому что мне хотелось просто подраться. Я думаю, что все-таки я любил ее. И мне почему-то верится, что и она любила меня. Но нас никто не научил, как показывать любовь, но зато мы умело изводили друг друга. Она своим молчанием, а я тем, что крушил все что меня раздражало. Начиная