не было. «Хорошо ли?» – вспомнил Тимофеевский генеральские сомнения, и под сердцем опять ворохнулось…
Запасной вариант отхода группы при невозможности эвакуации морем так же предусматривался: в глубь материка, на связь с отрядом Бывалого, но не на соединение. Девятым бойцом-разведчиком в состав диверсантов вошёл норвежский патриот – товарищ Харри.
– Авантюра, – пробормотал Тимофеевский в полумрак кабинета, разжигая потухшую папиросу.
На столе ожил телефон внутренней связи.
– Прибыл капитан Горстин! – доложил дежурный.
***
Северный Урал, КамЛаг 501, 17 апреля 1945 г. 05:00
Весна в этих краях приходит поздно.
Скоротечная, словно жизнь мотылька однодневки, и такая же яркая, красивая. Ожидание её витает в воздухе, но северная стужа, кажется, будет вечно стоять морозными узорами в крохотном оконце барака, словно чахоточные грёзы «доходяги». Воздух под двускатной крышей густой и холодный как студень. Он пахнет неошкуренным деревом, дранкой, гниющим тряпьём, немытыми телами и баландой. Дневальный подбросил в печь пару замшелых полешек, горький дымок щекочет ноздри.
Пар от дыхания сотни тел оседает на бровях колким инеем, склеивает ресницы.
Вдох. Тёплый шар Ци вспухает и закручивается за пупком. Выдох. Он отправляет горячий сгусток по малой макрокосмической орбите вниз, к копчику, отмечая точки пути на спине, шее, макушке; кончик языка касается верхнего нёба, замыкая «переключатель» и горячий ток Ци устремляется к надключичной ямке; точке на середине грудины, примерно против сосков; омывает вешку в районе солнечного сплетения и впадает в вихревой шар Ци за пупком. Малая орбита завершена. Вдох. Следом придёт черёд Большой, пока ступни и ладони не сделаются горячими, а Ци, следуя сосудами энергетических каналов, не наполнит истощённое тело силой. Выдох.
Учитель Чиа говорил, что следующий Дао способен прожить на энергии Ци и нескольких листьях дерева гинко сколь угодно долго. Старая притча, но губы его слабо вздрагивают в предрассветном сумраке. Что ж, гинко здесь не растёт, только больные искривлённые берёзки да крохотные сосны, что напоминают ему бонсаи, но отвар из хвои, который зэка настаивают в каждом бараке, помогает. Во всяком случае – от цинги.
В глубине морозных завихрений на окне вспыхивают золотые искры.
Солнце нехотя карабкается за низким горизонтом к здешнему серому утру. Полярный день наступит только через три недели, а ему мерещатся обжигающие лучи над африканскими нагорьями. Он был там, до революции.
А в 22-м, когда замерзал на ледниках Гималаев, ему чудилась легендарная Шамбала, снились костистое лицо Глеба Бокия и жадное пламя в его глазах. Кажется, это было вчера. В памяти иногда всплывали лица: Менжинский, Кедров, Артузов. Теперь их уже не было. Никого… Пожалуй, это даже хорошо, что он остался на Востоке. Иначе его