и древние старики, и только что родившиеся на свет младенцы.
– Двадцать пять – двадцать шесть? – перебила ведьма.
– Двадцать один год, – помолчав, признался призрак. – Чахотка. Она в тот год многих унесла.
Валентина почувствовала, как у нее что-то дернулось в области груди. Ее внуку столько же.
– Ладно, – неохотно сказала ведьма, – считай, тебе повезло. У меня есть на тебя немного времени. Буквально пара месяцев. Давай осуществим то, что ты не успел.
Ольвиан просиял. Но через секунду замялся:
– Знаешь, я не уверен, что у меня все получится. В конце концов, может быть, я был не так уж талантлив. Раз меня не заметили.
– Меня не волнует, что ты там думаешь, – Валентина Ефимовна ни разу за последние двадцать лет ни на кого не повысила голос, но когда она злилась, даже Верховная Ведьма ковена не решалась с ней спорить, – надиктовывай давай!
И начался самый странный период в ее жизни. Каждый вечер Ольвиан брал перо (ручки он считал чем-то чудным и почему-то их презирал, а когда Валентина хотела включить ноутбук, он зажужжал и загорелся синим, Ольвиан забился в дальний угол избы, решив, что этот диковинный зверь – изобретение самого Сатаны). Валентине пришлось попросить внучку найти перо, чернила и привезти все это из города. Лиза, конечно, решила, что бабушка чудит, но Валентину очень любила и давно привыкла к ее странным просьбам, поэтому исполнила и эту.
Валентина не помнила сам процесс написания. Она садилась за стол и начинала писать слово за словом, слово за словом, не понимая, что пишет. Ее сознание как будто отключалось на пару часов, а когда она вновь «возвращалась», перед ней лежали исписанные незнакомым (довольно корявым, между прочим) почерком листы. Довольный Ольвиан смотрел на нее с печки светящимися от удовольствия глазами. В эти моменты его чахотка, казалось, совсем отступала: он почти не кашлял, его щеки наливались здоровым румянцем, как у мальчика, вернувшегося с зимней прогулки.
Хорошие ли стихи он писал? Валентина Ефимовна не знала, она разбиралась в целебных травах, человеческих болезнях, а вот в стихотворениях – нет. Ей они казались искренними, хотя немного устаревшими и… Неактуальными, что ли. Вот кому в наше время интересны балы? И разве сейчас кого-то впечатлишь описанием враждебной атмосферы в литературных салонах? О кознях литераторов, кажется, Булгаков уже все написал! А язык! Да сейчас никто так не говорит.
– Сейчас нет слова «бесстудный», нужно – «бесстыдный», – попыталась как-то донести свою мысль Валентина.
– Замолчи, ведьма, ты ничего не понимаешь в высоком искусстве!
Ведьма не видела поэта, но знала, что он высокомерно-картинно вскинул голову, задрав подбородок – так, что лунный свет пафосно забликовал бы тонкой мерцающей линией на его коже, подчеркивая очертания его горделивого профиля. Если бы Ольвиан, конечно, еще обладал плотью.
Однажды Ольвиан явился к ней во сне в старомодном цилиндре с пером. Заявил, чтобы она переписала все покрасивее