будто иссохшее яблоко, душа была вытеснена более сильной душой – душой Джорджианы.
Слишком поздно старуха поняла, что старухи отныне нет. Это робкая Джорджиана вышла из ванны, тихо улыбнулась на скорчившуюся тень колдуньи на краю умывальни. Оглядела величественные покои.
«Надо, пожалуй, вытереть пыль, выкинуть половину вещей и устроить величественный прием», – подумала она, решив не сообщать никому, что у этого замка отныне новая хозяйка.
Ведь колдунью никто не видел много лет. А на портретах, которые она заказывала подкупленным художникам, на зрителей глядела великолепная молодая волшебница – с мудрыми нежными глазами, огненно-рыжими волосами, похожими на лесной пожар, чистой и ровной кожей, будто гладь молока в стакане…
«Замок большой, одной мне с ним не справиться, – подумала Джорджиана. – Нужно нанять служанку!» Но, взглянув на плавающие в ванне лепестки алой розы, решила: это не обязательно.
Анна и рождественский ангел
Снежинки кружились за окном, сияя, как маленькие звездочки. Анна вздохнула. Рождество встречать было негде и не с кем: единственный сын уехал вместе с невестой далеко-далеко, в блестящую Москву. С родителями? Так снова начнутся расспросы: «Не пора ли тебе, Анна, найти новую любовь? А может, есть кто-то, но ты от нас скрываешь? Так не таись, пожалуйста, ты – девочка взрослая, мы все поймем». С подругами? Та же история! Начнут вздыхать, давать непрошеные советы. И как им объяснить, что ей никто не нужен после ее Олега? Прошло уже пять лет, но до сих пор при упоминании его имени у нее стоит ком в горле. Когда Аня представляла, что кто-то другой займет его место, будет сидеть в его кресле, смотреть его телевизор, наденет его тапочки, возьмет его кружку, ее начинало трясти. Ей не хотелось ни свиданий, ни новой «притирки» к чужому, непонятному человеку. Анна вздохнула и включила телевизор. Какая-то певичка извивалась под музыку. Пела вроде по-русски, а так, что ни слова не разберешь. В Анины времена такого не было.
«Вот и вся жизнь пронеслась», – подумала женщина, зажигая праздничную свечу, и положила себе ложечку крабового салата. Зачем столько приготовила? Все равно к ней никто не придет. У нее была хорошая, насыщенная жизнь. Она работала учительницей литературы, старалась вести урок так, чтобы дети его любили. Иногда даже (Аня вспомнила это с улыбкой) исключала некоторые особо сложные произведения из программы и давала что-то попроще, потеплее, поближе ребятам. А как они обменивались с девочками книгами! Те приносили ей свои любимые, а Аня взамен – свои! Многие потом признавались, что только из-за нее и полюбили читать. Все выросли, стали чужими, непонятными ей блогерами. О старой учительнице вспоминали редко.
Она была мамой для Лёшеньки. Все для него, кровиночки, делала, и когда повзрослевший мужчина, в котором она с трудом узнавала своего мальчика, заявил, что ему нужно ехать в Москву – только там, мол, могут исполниться его мечты, – Аня не проронила ни слезинки, не сказала ни слова, только обняла его крепко-крепко и пожелала удачи. Слезы были потом,