что умирать надо ради чего-то, Катю совершенно ошеломила. И сейчас, в сорок шесть, этот вопрос снова разверзся перед ней, как бездна.
Умирать, вообще-то, не хотелось.
Но и жить не получалось.
И как же я умудрилась соорудить себе такую жизнь, в которой, если разобраться, я чувствую себя вечной жертвой?
Страдать не хотелось, но кто же ее заставлял? Почему сейчас, оглядываясь назад, она видит, что профукала что-то главное. Может, папа был прав и того большого, ради чего стоило даже умереть, так и не случилось в ее жизни?
На курсах психологической помощи онкобольным тренер, молодая позитивная девочка с веснушками, бодро и звонко рассказывала, как надо любить жизнь и находиться «в моменте». Ее Катя тоже тихо ненавидела. «Хорошо ей, она молодая», – нашёптывал внутренний голос. Опять этот судья! Удивительно, насколько он меняет облик, да так, что его не поймать с поличным. Сейчас его скрипучий стариковский голос с горьким сарказмом повторял всем известную фразу: «А в сорок лет жизнь только начинается». И тут же кривлялся: «Вот бред! Сладкие сказочки от Владимира Меньшова! Все такие умные, учат, учат…»
Она вздохнула. Бесконечные разговоры внутри головы уже начинали походить на шизофрению. Может, ей к Римме пора?
Она вышла из парка. Истеричный гул города нестройным хором сообщал о своих проблемах: где-то сиреной орала скорая, машины неприязненно гудели, пешеходы шаркали ногами по асфальту, дети капризничали и что-то выклянчивали у матерей. На остановке шумные восточные люди выясняли отношения на своем птичьем наречии. Каждый резкий звук причинял Екатерине почти физическую боль.
«Удавиться, что ли? – уныло подумала она. – Нет, и удавиться кишка тонка». Ни жить, ни умереть толком не получалось.
Ветер, уже наигравшись золотыми монистами берез, решил поиграть с ее волосами. Да не тут-то было. Волосы были спрятаны под шелковой косынкой, туго стянутой сзади, – ни запутать их, ни разметать. Ветер поблуждал по лицу, на котором словно маска, застыло выражение отчужденности – будто кто-то изнутри с какой-то брезгливой неприязнью отталкивал и это лицо, и это тело. Тогда ветер погладил лоб с двумя параллельными бороздками, что становились глубже, когда она думала, и удалился. Ему хотелось творческих свободных бесчинств – сорвать с кого-нибудь шапку, вырвать из рук пакет с чипсами, забраться под кашне и пощекотать чью-нибудь ключицу прохладными губами. Эта женщина была скучной для ветра. Она только поплотнее запахнула полы серого кардигана и чуть быстрее зашаркала по улице.
Последняя, четвертая химия далась особенно тяжело. Тошнота и слабость начинались с самого утра, ее «водило» по комнате, и ей казалось, что она не может попасть в собственное тело.
– Гуляйте понемногу, – посоветовал вчера врач, отпуская ее. Ей казалось, что он не пытался даже изобразить участие. Наверное, привык уже ко всему. И не различал их. Они приходят, лечатся, борются. Кто-то возвращается потом, с желтоватым лицом и заостренным подбородком. Худые,