пальто своего и без шапки, бросился он в коридор, потом – в дверь квартиры, которую как раз открывала соседка, и загрохотал подошвами в подъезде, по лестнице, вниз.
– Парень-то, ишь ты, поди ж ты, подаёт надежды! – сказал, поглядев ему вслед, Пахомов.
– Зачем с ним возиться? – спросил меня встревоженный чем-то Мишин. – Гони ты его в шею. Поганый он человек.
– Да ладно тебе. Суров ты чрезмерно сегодня, Коля! – сказал я миролюбиво. – Пусть побудет с нами немного, раз уж сам притащился сюда.
– Ну, смотри! Как знаешь! – сказал Мишин. – А тип он противный.
– Посмотрим, как говорят иногда, на его поведение! – попробовал я отшутиться.
– Пусть выучку нынче пройдёт, – сказал, подумав, Пахомов, – а там, ребята, посмотрим, гнать его или оставить.
Минут через пять раздался звонок. Я открыл дверь.
Батшев, ещё обильнее раскрасневшийся, взмокший, взмыленный, достал из карманов штанов две бутылки портвейна белого, поставил их с ходу на стол и попробовал изобразить радостную улыбку.
– Ну, молодой человек, – сказал ему строго Пахомов, – успели вы, в общем-то, в срок. Это отрадно видеть. Портвейном, гляжу, отоварились. Подешевле, небось, выбирали?
– Ну да, – согласился Батшев. – По правилам. Как полагается.
– Так, – промолвил Пахомов. – Привычки ваши ясны.
Мишин открыл, с известным шиком, бутылку портвейна – и протянул её Батшеву.
– Пей, парень! – сказал ему Коля брезгливо. – Всю. Из горла.
– Зачем? – удивился Батшев.
– Таков ритуал! – пояснил я, понизив нарочно голос. – Вхождение в мир искусства. Может быть, даже – в наш круг. Белая магия. Мистика. Тайна. Так полагается.
– Пей, тебе говорят! – прикрикнул на Батшева Коля.
Румяный Батшев, скривившись, захлёбываясь и давясь, начал пить, из горлышка прямо, дешёвый белый портвейн.
Мы, втроём, наблюдали за ним.
Бутылку он одолел.
Но – сразу же – окосел.
Щёки побагровели.
Глазки сделались мокрыми.
Да, подумали мы, бывалые и матёрые мужики, соратники, собутыльники, герои, поэты, друзья, – видели мы воочию, как нелегко далась ему бутылка портвейна, целая, ни больше, ни меньше, бутылка, бутылка довольно мерзкого питья, с немалыми градусами, бутылка, всего-то, белого портвейна, вполне нормального напитка, для всех привычного в советской нашей действительности, рядового, традиционного, заурядного, может быть, пусть, но частенько просто спасительного, в условиях относительного порядка в стране и режима, вызывавшего боль да грусть.
Да, видно было, – не тянет на соратника и героя раскрасневшийся от портвейна и волнения паренёк.
Событие, что ли, значительное?
Ну подумаешь, выпил вина.
Впечатление – огорчительное.
Наверстает ли всё сполна?
Пил из горла. Надрывался. Нарывался на подвиги – сам.
Очень уж он старался, чтоб хоть этим понравиться нам.
Окосев, он стал побойчее.
Пытался то так, то этак приспособиться