то время смертным грехом считался не только секс без брака, незамужние матери были позором для семьи, их избегали и презирали. Я пришла в ужас.
– Что же делать? – спросила я.
– А мать знает?
Я задумалась. Она моя мать, вроде бы должна догадываться, но никаких признаков я не замечала.
– Она мне ничего не говорила.
– Но знает ли она?
– Нет, – горько ответила я, поняв, что она даже не заметила, что я перестала брать вату, хотя всегда строго следила за запасами.
– Конечно, нет, ей не до меня.
Ma chère, что тебя так поразило? Разве ты никогда не слышала о девчонках, ни с того ни с сего рожавших в школьных туалетах? Так уж вышло, до последних трех месяцев никто и не подозревал, что я ношу под сердцем ребенка. Благодаря ежедневному подай-принеси, всегда на ногах, я была крепкой и выносливой. А мать… похоже, просто не хотела знать… впрочем, как и о многом другом. Это все равно что разворошить муравейник. Лишь спустя много лет, ma chère, я поняла материнскую слепоту и бездействие. Герр Майер проявил больше сочувствия. Он посмотрел через всю комнату на дверь в кухню.
– Не говори ей, Роза. Это разобьет ей сердце, – заметил он, складывая вилку с ножом на тарелку рядом с забытым кнедликом.
Я проследила за его взглядом. Мужчины в баре все еще пили и беседовали. За покрытыми инеем окнами на площади двигались тени. Мир казался прежним, но он коренным образом изменился.
Вдруг Майер выпрямился.
– Тебе нельзя здесь оставаться, – решил он.
До сих пор я жила только «здесь», не зная других мест. Мысль о том, что придется куда-то уехать, меня пугала.
– Почему?
– Люди смекнут, в чем дело, а тут еще Шляйх пропал…
Он твердо и решительно покачал головой.
– Нет, тебе придется уехать.
Я задумалась в поисках решения.
– Я могла бы выйти замуж.
– За Томаса? Эта тропка только приведет к нему.
Мне казалось, он имеет в виду, что все посчитают Томаса отцом ребенка, но теперь я понимаю, почтальон беспокоился о другом: тело Шляйха обнаружат и убийство припишут Томасу.
– По-вашему, мне лучше уйти? – переспросила я.
– Да, другого выхода я не вижу, – пожал он плечами и снова вздохнул. – Я отведу тебя через перевал… и скоро.
Герр Майер дал мне неделю. Он объяснил, что сейчас еще можно пройти по снегу и льду, и нужно идти, пока я в силах подняться в гору. Сборы мои были недолги. Бедному собраться – только подпоясаться.
Каждый день после обеда я находила причину пойти прогуляться. Томас поджидал меня на краю деревни, и каждый день мы выбирали другой маршрут. Но куда бы мы ни шли, ничего не менялось.
Как только мы оказывались среди деревьев, он прижимал меня к стволу дерева и целовал. Мы целовались, а огромные хлопья снега падали с веток на пальто, снежный ковер вокруг сверкал под солнечными лучами.
Сейчас, оглядываясь в прошлое, те поцелуи кажутся целомудренными: мы были закутаны с ног до головы, только лица были голые, холод не позволял нам исследовать что-нибудь еще. Мы только целовались. Каждый