в водовороте страха, волнения, желания и смущения. Он в нерешительности стоял в нижнем белье, белых хлопчатобумажных теплых кальсонах и нижней рубашке с длинным рукавом, и на лице его блуждала застенчивая улыбка.
– Холодно, – заметил он, поднимая одеяло и ныряя под него.
Я отошла на шаг от двери и остановилась. Хотелось стянуть жакет и платье и присоединиться к нему, но от смущения я не могла сдвинуться с места. Он, похоже, почувствовал мою стеснительность и отвернулся к стене. Раздеваться сразу стало легче.
Я легла рядом с ним в нижней рубашке с длинным рукавом и панталонах и потянула на себя одеяло. Он не двинулся с места, но от его тела исходило тепло. Я неуверенно положила руку ему на бедро, потом погладила пальцами мягкую поношенную нижнюю рубашку, нащупав упругое тело. Провела пальцами вокруг груди и почувствовала, как от прикосновения под тканью напряглись мышцы. Я остановилась и прислушалась к его дыханию, а он к моему. Приподнявшись, уткнулась сзади носом ему в шею. От него пахло сладковатым потом, и я провела губами по его коже, прошептав на ухо:
– Поцелуй меня.
Начав, остановиться мы уже не могли, сначала хихикая, потом еле сдерживаясь, чтобы не закричать, и так неловко возились под моим односпальным одеялом, постепенно сбрасывая с себя оставшуюся одежду, познавали друг друга. И тот момент, когда мы слились воедино – нога к ноге, губы к губам, тело к телу, – стал настоящим откровением.
Я даже не представляла, что может быть так хорошо.
В ту ночь мы не спали.
Когда в пять утра вылезли из постели, было темно. Вставать не хотелось, но нужно было написать матери письмо. Первые попытки не удались – во мне кипела злость, будто черные чернила на бумаге. Поток слов прочитать было невозможно. С подсказкой Томаса я написала только самое необходимое.
Дорогая мама,
когда ты найдешь это письмо, я буду уже далеко. После случившегося в ноябре оставаться здесь мне никак нельзя. Не ищи меня, даже не пытайся. Я хочу начать жизнь заново.
Передай привет Кристль.
Твоя дочь
Я положила письмо на кухонном столе, посредине, поверх накрытой миски с тестом, оставленным подходить с вечера.
Мы с Томасом вышли из дома в темноту и пошли к месту встречи с герром Мейером.
– Береги себя. Когда война закончится, я тебя найду, – пообещал Томас. Мы поцеловались на прощание, и я заставила себя оторваться от него.
– Я тебя люблю! – крикнул он мне вслед.
Он остался на мосту, откуда я убежала тогда от Руди Рамозера. Уходить было невыносимо. Хотелось кричать о том, как я его люблю, и я прикусила губу, чтобы не разреветься, но слезы безудержно текли по лицу.
Я с трудом карабкалась по скользкой тропе, и мучительная утренняя тошнота помечала мой путь наверх. Если бы кто-нибудь захотел меня выследить, мой курс был отмечен гораздо отчетливее, чем у Гензеля с белыми камешками.
И я легко догадалась о том, что всегда подозревала: Лорин Майер был не только почтальоном. Он работал на Сопротивление, переправляя людей и грузы через