вкусности были съедены, держались на государственных харчах. Ох, и кашеварила наша Олеся! Макароны, картошка. Воду сливали, в макароны добавляли кусочек масла, ложку майонеза, что осталось, пытаясь придать этому вареву хотя бы приблизительный вкус еды. Мясо каким-то фантастическим образом исчезало из нашего рациона, хотя, справедливости ради, нужно сказать, то жилка, то косточка иногда залетали в наши миски. Потом долговязый, всегда улыбающийся чайханщик-Моня, в перепачканном золой чапане (ватный стеганый халат), поил нас чаем, частенько попахивавшем соляркой. Ну, что делать, если сырые дровишки не горят! Дежурные убирали со «стола», мыли в лотках или под краном посуду хозяйственным мылом, чтобы отмыть масло. Потом наступало время «досуга». Мальчишек на филфаке было мало, но так уж повелось, что каждый вечер нас активно развлекали историки, философы, юристы. Не было ни одной конурки, куда бы не захаживали гости. При свете коптилки или свечечки пели песни, рассказывали анекдоты, хохотали, флиртовали, разумеется. Кто-то влюблялся, выяснял отношения, а кто-то просто пьянствовал. Наша кучка вела умеренный образ жизни – всего помаленьку. Это был наш последний хло́пок и мы все очень сблизились. Устраивали капустники, даже сообразили постановку «Любовь Яровая в условиях сбора урожая»». Наши отличницы-умницы – Ленка Кирьянова, Ира Чудновская, моя любимая Ирка Шигина – написали сценарий в стиле античной драмы, с хором. Из фартуков, в которые собирали хлопок, соорудили костюмы. Премьера прошла с аншлагом. «Здоро́во, командир! Здоро́во, атаман!», – стало приколом сезона.
В один из холодных ноябрьских вечеров, когда, отужинав и согревшись после работы, все собирались заниматься своими делами, в барак пришёл наш декан и кто-то из университетских партийных боссов. Они переходили от одной компании к другой, просили выключить магнитофоны, убрать гитары, соблюдать спокойствие и тишину. Умер Брежнев.
Для меня это стало потрясением. Несмотря на анекдоты, которые мы рассказывали о нём, голодуху (как теперь говорят про то время), которую мы не очень-то ощущали, Брежнев осознавался чем-то вроде стены. По крайней мере, на моей памяти это был первый почивший Генсек. Кто-то смеялся втихаря, а мне сделалось страшновато: что же теперь будет? А было то, что было. Генсеки стали умирать быстрее, чем их успевали запоминать. Андропов устраивал рейды в кинотеатры, вылавливал прогульщиков в очередях и парикмахерских. Некоторым даже показалось, что он действительно наведёт порядок, но, видимо, переусердствовал, здоровья не хватило. Пришел Черненко, что-то прошамкал и – туда же. Потом Горбачев всё ускорял и перестраивал, попутно боролся с пьянством, вырубил столько садов и виноградников – страшно подумать. Но основной массе было по фигу: у них там, наверху, своя жизнь, у народа – своя. Это был первый советский политический сериал. Чёрно-белое кино. Смотрели с любопытством, гадали, кто следующий. Больше думали о хлебе насущном – с продуктами была напряжёнка. Масло сливочное или сыр (всегда одного сорта) можно было купить только в Ташкенте. Я возила