твою! – от радостной встречи сказал русский японцу.
– Это я тебе, твою мать! – кричал японец русскому.
Одежда этого господина пропиталась запахами соли и рыбы. Он бросал взгляд, точно невод, в сторону открытого пролива, к северу.
Было пасмурно и дымно, как после поражения флотилии. По ушам бил треск белого полотнища – флага с красным кругом посередине – он, как простыня, колыхался над причаленным судном. Вдруг он осветился переливами винных лучей. Это отсоединилась серая плита пасмурного неба от горизонта, как крышка мира. Вдали обнажилась накалённая линия неба, и в океан водопадом полилось отражение жидкой лавы заката.
Господин в шляпе – не Айвазовский, чтобы тщательно запоминать пейзажи, и ему следовало бы покинуть порт; но не из-за угрозы простуды, а из-за риска быть схваченным полицией. Если не удастся план. Но он не торопился уходить и внимательно провожал отчаливающий пароход.
Малиновая полоса и гигантская палящая вишенка коснулись горизонта. Погрузившись в солёный морской нектар, солнце зашипело, точно потухший в воде уголёк.
Всё снова стало блеклым. Матросы умолкали. Ветер в порту становился спокойнее, шуршание волн – тише.
Пароход уже исчезал в тёмной дали. Господин в шляпе развернулся к морю спиной и пошёл прочь. На его красивом лице чернели глаза – два вулканических камня.
Ни с того, ни с сего обрушился ливень. Картина уплывающего парохода не выходила из головы господина. Его тени от четырёх фонарей распинали и четвертовали душу, растягивая её по сторонам света. То были муки совести.
«Нет. Совесть для слабаков. Совесть приготовлена по рецептам сатаны».
Косые капли рассекали воздух – дождём из призраков бесчисленных стрел. От машин и фонарей блестели дороги и тающие здания. В зеркалах луж множились ночные огни. Брызги из-под колёс бросались на тротуары, как искры в кузнице, где под молотом зарождается легендарный меч ниндзя. Краски, стекающие с картины города – что калейдоскоп из самоцветов.
Господин с библейским именем шёл по пустой дороге против течения дождевой реки. Мокрая листва блестящей чешуёй крепко держалась на ветвях и мерцала, точно шёлковое кимоно на бельевых верёвках.
Взвизгнув, в луже остановилась жёлтая хонда.
– В Сиретоко, – сказал господин.
Он сел назад. Окно было приоткрыто. Ветер остужал лицо, но совесть, словно чёрт, поджаривала его изнутри. Ощущение жара и затруднённое дыхание можно было свалить на непогоду. Но его иммунитет был крепче, чем у трёх слонов, – он никогда не болел простудными заболеваниями.
Встречные автобусы и грузовики щедро накрывали волнами жёлтую хонду. Изношенные стеклоочистители метались из стороны в сторону и скрипели. Господин положил рядом на сиденье мокрую шляпу и, подавляя нервозность, осматривал полуночный город под болтовню японского радиоведущего.
Прогноз погоды был весьма недурным для моряков. Это он знал. Иначе пароход не вышел бы из гавани. За сорок лет ему никогда ещё не приходилось возлагать на себя миссию – быть проводником такой