вид. Придурялся.
– Ага! Так, может, ты и сейчас придуряешься, а?
Этот ее ироничный тон начинает его всерьез бесить.
– Да, Изабель, представь себе, мне действительно приходится ломать комедию. И ты даже не представляешь как часто.
Он знает, что она права, но все равно врет, потому как у него нет другого выбора. Притворство, пожалуй, к тому и сводится, чтобы лгать.
Не без толики раздражения Изабель поправляет букет цветов на комоде. Каждый раз, когда она приносит их домой, он проявляет показной интерес. «А что это? Лилии? Вот эти желтые, это лилии, да? Я думал, они белые… Что ты говоришь! Значит, бывают и желтые, я так и думал…» – «Если тебя так интересуют цветы, мог бы их мне иногда и дарить!» Да, мог бы. Только ему лень.
Приведя вазу в порядок («И что изменилось?» – задается вопросом Жан-Пьер), Изабель выскальзывает на кухню. А несколько минут спустя уже ставит рядом с грудой бесполезных книг на журнальном столике поднос, на котором красуются четыре бокала на ножке, бутылка вина из винограда, выращенного в окрестностях города Бон, и небольшая чашка с черными оливками. Затем, не говоря мужу ни слова, опять уходит на кухню, но через мгновение возвращается – на этот раз с тарелкой сырых овощей.
– Это на смену твоим любимым колбаскам, мой дорогой. Так будет лучше для твоего холестерина!
Жан-Пьер бычьим взглядом смотрит на аперитивную хореографию жены. Нет, от этого ужина ему не отделаться. Надо решаться.
18 часов 32 минуты
Устроившись на диване, Изабель заморила червячка шоколадно-зерновым батончиком и без особой убежденности листает еженедельник «Эль». Жан-Пьер нажимает пальцем кнопку на пульте, выделяющуюся своей потертостью на фоне остальных, и выключает телевизор.
– Так для кого же оно все-таки, это платье? Только не говори мне, что ты купила его в качестве еще одного подарка Марии. Знаешь, Изабель, с этим надо кончать, кончать, и все! Я в курсе твоих левых убеждений, но это еще не повод каждую неделю дарить что-нибудь домработнице! Хочу напомнить тебе, что я плачу ей зарплату!
«Не ты, а мы», – внутренне поправляет она его, закатывая к потолку глаза. Пусть говорит, пусть разоряется, пусть вещает этот свой монолог. Она не станет ему мешать. Не потому, что садистка или ей весело. Просто от усталости. В конце концов, у нее тоже есть право дать себе небольшую передышку. У Жан-Пьера нет ни малейшего повода талдычить, что только он один и перетрудился. Хотя, по сути, все обстоит гораздо хуже – он не просто выставляет свое утомление напоказ, он им кичится. С таким видом, будто его это заводит. Словно эта его экзистенциальная усталость не убивает его, как ей положено, а, напротив, служит чем-то вроде движителя и наделяет смыслом жизнь.
– Все?
– Нет, не все! Ведь зарплата, которую я плачу нашей домработнице, очень даже приличная! Такими темпами она, рано или поздно, станет одеваться лучше тебя!
– Ну и что? Это так страшно?
– А дальше? Может, мне