палате. Философ, говоря о Ницше, понимает, что силы его красноречия иссякли, и предлагает вечером сгонять за пивом, на что все, кроме Дерзилы и Эммы, отвечают категорическое: «Нет».
Но после ужина наша компания уже стоит возле пивного ларька. Отделение, в котором мы лежим, открытое – можно спокойно выходить в магазин.
– Надо до уколов-то вернуться… – волнуется Наташка и ее руки балерины трясутся от страха. Она так давно не пила пиво, беспрестанно ходя со своим супругом на его кодировки.
– Пошлите на речку, – восклицает Эмма.
Наша компания пациентов бредет вдоль элитных коттеджей. Красивые постройки заканчиваются и начитаются СНТ.
– А давайте в дом заберемся, прикольно же, – предлагает Дерзила. Все шикают на него: «Мы же не сумасшедшие!»
Из разбитых стекол деревянной дачи видны белые простыни, свисающие с кровати, на столе стоит синий чайник. И мне тоскливо. У меня дежавю. Я вспоминаю бабушкину дачу, где вот точно так же однажды кто-то разбил окно. Бабушка сокрушалась по поводу того, что украли ее советский старый утюг и швейную машинку. Она все повторяла: «Память просто, мне же эта машинка от матери досталась…» Я тогда не понимала, как можно жалеть о пропаже старой машинки.
Именно на даче, будучи семилетней девчонкой, я становилась на стульчик, а родители просили рассказать стишок про цветочек, которому нужно было солнышка… Они хотели, чтобы я стала врачом или преподавателем, была интеллигентной, хорошей женщиной… Особенно папа. А я? Стала бухгалтером, лежу в психушке.
Теперь наш сад перестроен, да и стульчика и надежд больше нет. Может быть, их украл тот, кто разбивает окна на семейных дачах?
Мы выходим к лугу – и перед нами озеро.
– Чур, я в футболке! И не надо пялиться на мои красивые сиськи, когда выйду из воды! – орет Эмма, стаскивая с себя леггинсы.
Дерзила стремглав переплывает на другой берег – и уже прыгает с тарзанки. Ему бы еще крикнуть: «Да здравствует психбольница!»
Наташа пьет пиво и показывает мне розовые цветы, что отражаются в воде – она бы точно нарисовала их нежными. Мы с Алиночкой, которая не выпускает моей руки, решаем залезть в воду.
– Да тут все свои! – орет Эмма. – Чего стесняетесь? Философу ваши сиськи не нужны, он только меня любит, а Тарзан, – указывает она на Дерзилу, – вообще импотент.
Мы входим в воду, и это ощущение похоже на некий запрет, от которого становится страшно и хорошо. Мы – узники больничной тюрьмы, ощутившие свободу!
– Ну, если Анатольевна узнает, – плюется, выходя из воды, Эмма, – всем вам придет трындец… – Философ, дай-ка мне полотенце!
Философ, отвернувшись, протягивает ей полотенце.
Мы движемся в обратную сторону. Дерзила счастлив от того, что пьет «Балтику», Эмма и философ болтают о Шопенгауэре, Наташа вдыхает запах цветов, собранных на лугу. Жаль, их придется выбросить…
Алина забыла о своих горе-родителях.