покрывали бездну луга, видневшегося с невысокого обрыва одной из местных скал. Все как на подбор: дикие, потерянные, обиженные.
Ганн не привлекал. Он заманивал, затаскивал клешнями, поэтому Дилана с ног до головы окутала непривычная дрожь, когда они с Мортимером вошли в ворота. Красота этих мест была лживая. Она скрывала за внешней безупречностью гнилые стены, сырую почву, тихое равнодушие людей и безобразное отчаянье – и все было покрыто эфемерной пленкой блеска, удивительным образом скрывающей гниющие корни. Студенты, как бы ни противились, в конце концов все равно перенимали гниющую суть, которая врастала в их грудь, поэтому никому в Ганне нельзя было доверять. Даже самому себе. И Дилан понимал, что Джойс в любой момент могла отравить его. Он все же не думал, что это произошло бы в комнате, забитой людьми, но, накрыв слова юмором, сказал:
– Надеюсь, ты не решила меня убить.
Девушка усмехнулась, неопределенно покачав головой, но ответить не успела. Дилан почувствовал вес на своей спине, заставивший его чуть наклониться вперед. Ему в ухо закричали:
– Тебя не убьют, потому что труп убить невозможно!1 – и громко рассмеялись.
Дилан, совсем не обратив внимания на слова, улыбнулся: он знал этот голос лучше своего собственного, и этот смех был единственным исключением во всей его гнусной жизни, за этот смех он был готов умереть без сомнений. Мортимер поцеловал повернувшегося брата в висок и повис на его шее одной рукой; в другой виднелась полупустая стеклянная бутылка. На лице играло почти счастье забытья, глаза, вечно прятавшиеся за черными очками, сейчас были открыты миру – и голубой блеск окутывал все вокруг. Дилан любил этот голубой блеск. Он с детства чувствовал, что Мортимер несчастлив. Он не мог объяснить причину, но душа ныла, ныла не из-за собственных мучений, просто в какой-то момент что-то треснуло и стало не так, как было прежде. Мортимер молчал, а у Дилана не хватало смелости спросить. Оставалось только наслаждаться мгновениями хоть и мимолетной, но радости.
– Привет, Морти.
– Ты опять припозднился, – покачал головой Мортимер, – всё так давно началось, что скоро закончится. Вот, например, смотри, – он покачал рукой с бутылкой, – уже третья.
– Много пить – вредно.
– Да, – рассмеялся Мортимер, закатывая глаза, и следом указал пальцем на центр гостиной, прямо на бархатный диван. Там сидел Мэрион, откинув голову на спинку мебели, с расстегнутыми верхними пуговицами белой рубашки, вытянутой – им или кем-то еще – из черных брюк. – Вот, – продолжал Мортимер, не спуская глаз с друга, – говоришь, как врач, а настоящий медик с трудом букву «а» может произнести: вусмерть пьяный.
– Фэлис опять притащил все с собой? – перевел тему Дилан, отводя взгляд.
Мортимер кивнул, прислонившись головой к близнецу; когда они так стояли, скрывая в тени глаза, их было не отличить.
– Конечно, – сказал Мортимер. – Как обычно.