Шломо, сможешь, Господь об этом позаботится.
Ребе опять затосковал – Так неужели я больше своего дома не увижу?
– Так, Шломо, Бог повелел. Мне тоже жаль с родными местами расставаться. Но я Господу служу с охотой и радостью. Иди, Шломо, помолись скоро в дорогу, вон уже и Милка летит.
Шломо с трудом разглядел против заходящего солнца едва заметное пятнышко в небе. Он подошёл к берегу и совершил омовение в неподвижно стоящей, насквозь прозрачной воде озера, в которой отразилось его осунувшееся лицо с черной почти не тронутой сединками бородой и, взобравшись на лежащий у самой воды покатый валун, повернулся лицом к востоку. Было безветренно. На зеркальной глади озера не проступало ни малейшей ряби. Шломо окинул взглядом поверхность озера и случайно заметил какое-то белёсое явно неземное отражение. Ребе поднял глаза к небу и застыл. На холодном серовато-голубом куполе небосвода, словно нарисованный на небесном холсте воздушными красками перистых облаков, выступал небесный Иерусалим. Он медленно поворачивался в воздухе, показывая Шломо все свои купола, башни, арки, висячие сады и подвесные мосты. Было ли это отражением духовной структуры высшего мира, или он сам открылся взгляду, откинув как занавес сумеречную оболочку, отделяющую миры, ребе сказать, не мог. Сияние, исходившее от него, затягивало взор вовнутрь, как бы удлиняя пространство, и позволяя увидеть ещё более отдалённые миры, угадывавшиеся за горизонтом этого. Шломо виделось, что где-то там есть новое небо с блестящими изумрудными звёздами и новая свежая только что рождённая земля. Его душа, притянутая небесным видением, затрепетала в нём, как бы требуя немедленного полёта, к которому она была уже полностью готова. Она вышла и развернулась из неимоверной глубины бытия во всей своей необъятной мощи и шири. Шломо с удивлением первый раз в жизни познал, что есть в нём нечто более его самого, превосходящее его во всём и не подвластное его желанию. Видение начало переливаться всеми цветами радуги, задрожало и исчезло. Над ребе был всё тот же серовато-голубой небосвод, на котором уже появлялись отблески заката, у ног его лежала всё та же неподвижная озёрная гладь, мир был всё тем же; и в тоже время это был уже совсем другой мир. Какие-то неуловимые изменения полностью преобразили его, как будто неслышная музыка зазвучала во всём мироздании, наполнив его гармонией и смыслом. Ребе уже знал заранее всё, что ему предстоит и нисколько не боялся этого. Он боялся только одного, что эта связь миров, открывшаяся ему в одном неземном порыве души и сохранённая в ней, как вдруг узнанное духовное родство, вдруг может оборваться. Шломо некоторое время продолжал смотреть в ту часть неба, откуда ему явилось видение, пытаясь мысленно воспроизвести и запомнить его во всех деталях. Ребе знал, что, когда Великий Магид в толпе учеников узрел небесный Иерусалим, никто из учеников ничего не увидел, и на призыв Магида открыться и смотреть лишь один из них из уважения к учителю заявил, что видит в небе над собой отражение высшего мира. Магид никогда больше никому не говорил об этом,