Про революцию и тюрьму. В основном, про тюрьму.
– Стало быть, у тебя главная роль?
– Где уж нам! Я должна быть предельно омерзительна. Главная роль досталась Алле Порезовой. Редкая сучка в красном платочке. Все знают, чем она эту роль заработала.
– Однако, ты злишься на неё.
– Ой, Андрюша, театр, это сплошное…
– Надувательство… Когда по сюжету нужно пить шампанское, актёры требуют «Абрау Дюрсо», а если яд – подслащённую воду.
– Где ты это слышал?
– Мой папа работал в театре. Он был художником. И даже участвовал в массовках.
– Вот как?
– Ага. По ходу действия он должен был рухнуть на скамейку и в порыве горя крикнуть: «Кольку Звягина убило! Моего друга убило!» Только и всего.
– И что?
– Рухнуть-то он рухнул, но при этом сел на гвоздь и выдал в зал сначала трёхэтажный мат, а потом уже по тексту…
– Сильно его били за это?
– Наоборот. Зрители были в восторге. Отец говорил, что потом ему предлагали роль Лаэрта. Отказался. Гамлетом был помреж, сволочь и стукач. Папа обещал зарезать Гамлета в первом раунде.
– С вами не соскучишься, – засмеялась Лада. – Один моряк, другой художник
– Было у матери три сына. Двое умных, а третий – моряк… Кстати, посмотрите налево. Нет, не в окно, ещё левее.
– И?
– Видишь эту картину? Между прочим, кистей моего отца – «Купчиха за чаем» называется. Круче, чем у Кустодиева. Когда-то он взял за картину семьдесят пять рублей, плюс – бесплатный ужин.
В детстве я видел, как рождается этот шедевр. Художник рисовал картину, как он говорил: «Из головы». Куда там Рембрандту или Поленову, которые как школьники, не могли обойтись без натуры. Иногда отец бросал кисти и делал стремительные мазки тонкими пальцами ваятеля. При этом говорил: «Тициан свои картины вообще писал пальцАми».
Теперь из бронзовой рамы в зал смотрела пышная кустодиевская купчиха. Розовый халат едва прикрывал высокую грудь. Красный рот приоткрыт в улыбке и обещал многое. В синих глазах таилась страсть и нерастраченная нежность. Круглый стол под узорной скатертью ломился от всевозможных яств. Матовые фигурные бутылки затеняли серебряный самовар. В их зеленых боках отражалась надежда. Глядя на эту благодать, любому горняку хотелось выпить портвейна, отведать рябчиков и, хорошо бы, саму купчиху.
– Потрясающе! – сказала Лада. – Папины гены в тебе не бродят?
– Ещё бы! Я нарисовал две картины.
– Что-то в Третьяковке я не видела твоих шедевров, – засмеялась Лада.
– Оба не закончены. Значит, цена их растёт.
– Хвастунишка! Раньше ты был скромнее.
– Не упрекай меня без нУжды, – сказал я. – Во-первых, я хочу тебе понравиться, а во-вторых, Абинского ты ещё не видела выпимши.
Подошёл официант. Вопросительно поднял брови.
– Эту картину написал мой отец, – сказал уже нетрезвый я.
– Вас зовут Петров или Водкин? – блеснул эрудицией гарсон.
– Нет…
– Шеф