и вяло говорил он. – А я, понимаете, дошел до такой точки… Вот слушайте: у меня была жена. Она полюбила другого. Тот оказался вором. Крал автомобили, ожерелья, меха… И она отравилась. Стрихнином.
– А в Бога вы верите? – спросил Монфиори с видом человека, который попадает на своего конька. – Ведь Бог‐то есть?
Керн фальшиво засмеялся:
– Библейский Бог? Газообразное позвоночное… Не верю.
– Это из Хукслея, – вкрадчиво заметил Монфиори. – А библейский Бог… Дело в том, что Он не один; много их, библейских богов… Сонмище… Из них мой любимый… «От чиханья его показывается свет; глаза у него как ресницы зари». Вы понимаете, понимаете, что это значит? А? И дальше: «…мясистые части тела его сплочены между собою твердо, не дрогнут». Что? Что? Понимаете?
– Стойте, – крикнул Керн.
– Нет, вникайте, вникайте. «Он море претворяет в кипящую мазь; оставляет за собою светящуюся стезю; бездна кажется сединою!»
– Стойте же, наконец, – перебил Керн. – Я хочу вам сказать, что я решил покончить с собой…
Монфиори мутно и внимательно взглянул на него, ладошкой прикрыв рюмку. Помолчал.
– Я так и думал, – неожиданно мягко заговорил он. – Сегодня, когда вы смотрели на танцующих, и раньше, когда встали из‐за стола… Было что‐то в вашем лице… Морщинка между бровей… Особая… Я сразу понял…
Он затих, поглаживая край столика.
– Слушайте, что я вам скажу, – продолжал он, опустив тяжелые лиловые веки в бородавках ресниц. – Я повсюду ищу таких, как вы, – в дорогих гостиницах, в поездах, на морских курортах, – ночью, на набережных больших городов…
Мечтательная усмешечка скользнула по его губам.
– Я помню, однажды, во Флоренции…
Он медленно поднял свои козьи глаза:
– Послушайте, Керн, я хочу присутствовать… Можно?
Керн, сутуло застывший, почувствовал холод на груди под крахмальной рубашкой.
«Мы оба пьяны… вдрызг… – пронеслось у него в мозгу. – Страшный он».
– Можно? – вытягивая губы, повторил Монфиори. – Я вас очень прошу.
Коснулся холодной волосатой ручкой…
Керн дернулся, тяжело качнувшись, встал со стула.
– К чорту! Пустите меня… Я шутил…
Монфиори все так же внимательно смотрел, присасываясь глазами.
– Надоели вы мне! Все надоело, – рванулся, всплеснул руками Керн, – и взгляд Монфиори оторвался, как бы чмокнув…
– Муть! Куклы!.. Игра слов!.. Баста!..
Он больно стукнулся бедром о край столика. Малиновый толстяк за своей зыбкой стойкой выпучил белый вырез, заплавал, как в кривом зеркале, средь своих бутылок. Керн прошел по скользившим волнам ковра, плечом толкнул стеклянную падавшую дверь.
Гостиница глухо спала. С трудом поднявшись по мягкой лестнице, он отыскал свой номер. В соседней двери торчал ключ. Кто‐то забыл запереться. В тусклом свете змеились цветы на ковре в коридоре. У себя в комнате он долго шарил по стене, ища электрическую кнопку. Затем рухнул в кресло у окна.
Он подумал, что нужно написать кое‐какие письма. Прощальные. Но