сбежать. Но Элоиза верила в скрытые угрозы. Обещание наказания управляло ее учениками гораздо эффективнее, чем его исполнение. Нотации, однако… Их она читала в огромном количестве.
«У тебя есть дар, – говорила она Рен строгим дребезжащим голосом. – Ни семьи. Ни веры. Ни перспектив. Только твоя магия. Ты готова потратить жизнь впустую здесь, устраивая шалости и упиваясь жалостью к себе? Или ты наконец что-то сделаешь из себя?»
Элоиза дала ей возможность – более ценный дар, чем любой драгоценный камень. Обучение медицине и магии. А вместе с этим – шанс быть значимой. Быть не королевским бастардом, спрятанным в стенах аббатства, а целителем Королевской Гвардии. Кем-то, кто может быть полезен, раз уж его нельзя любить.
Теперь Элоиза смотрела вниз, на кончик своего носа, с выражением явного разочарования. Затем она отвернулась от окна и исчезла в темном коридоре. Рен вздрогнула, как будто мать Элоиза треснула ремнем по ее костяшкам пальцев.
Глубоко вздохнув, Рен подошла к центральным воротам. Над ними возвышался каменный тимпан[3], но все, что она видела в потрепанной от погоды резьбе, – страдальческие лица и пустые глаза, обращенные к Богине. А еще выше – предрассветное небо, усыпанное звездами, которые холодно мерцали, как осколки льда.
Рен позвонила в колокол на главных воротах и подождала, пока деревянные двери со скрипом открылись. Она попыталась выпрямиться, когда тени неизбежно потянулись к ней. С другой стороны была женщина – сестра Мел, которая в течение первого месяца Рен заставала ее плачущую больше раз, чем ей хотелось бы.
– Святая Богиня! Сестра Рен, это ты?
– Да. – Рен сморгнула жгучие слезы. Никто их больше не увидит. – Я вернулась.
Лазарет Ордена Девы оглашался чахоточным кашлем и стонами. На табурете без спинки Рен работала над своим третьим пациентом за день – женщиной со сломанным запястьем. Воистину у Вселенной было извращенное чувство юмора – или чувство жестокой справедливости, которым она должна была восхищаться. Она провела весь день, пытаясь не разразиться истерическим смехом, который наверняка вызовет у пациентки беспокойство. Даже сейчас, пока Рен работала с плотно сжатым ртом, она еле сдерживалась.
Залитая сиянием сотен исцеляющих рук, комната, казалось, купалась в холодном свете свечей. Ряды кроватей тянулись от стены до стены, как скамьи в нефе. Находиться здесь – все равно что снова стать ребенком: вечное неприятное ощущение от постоянно сгорбленной спины, напряжение в руках, раздражающий скрежет грубо скрученной ткани. Ее одежда, такая же ужасная и грубая, какой она ее помнила, была землисто-коричневой. Цвет представлял собой символ фундаментальной тайны Богини – грязи, в которой росли и были похоронены вещи. Рен, однако, просто считала ее уродливой.
Послушницы Ордена Девы верили, что целительство – это божественное стремление. Благодеяние, совершенное для того, чтобы благосклонность Богини возросла втрое. Хотя она не жила здесь уже много лет, воспоминания об уроках все еще преследовали