чтобы высвободить солнце из плена. Под ногой хрустит сухая ветка, я боюсь уколоться, но лезу вверх, не сводя глаз с алого шарика. Будто стоит мне отвернуться, и он исчезнет, стоит неосторожно качнуть ветки, и они его проткнут и из него выльется вся жизнь.
Я осторожно вынимаю солнце из веток и держу его в руках, а оно переливается в ладонях, как лужица горячей алой ртути, и во все стороны ярко светится. Я подбрасываю его, как божью коровку, и оно не спеша уплывает за горизонт. Тут ветка, на которой я стоял, с треском ломается, и я падаю вниз.
Все это длилось какое-то мгновение. Я открыл глаза и привстал. Было темно. Перед глазами все еще сиял красный солнечный шарик, я все еще ощущал в ладонях его тепло и его вес. Вдруг чья-то тяжелая рука упала на мое плечо. Я оглянулся, но никого не увидел. Грубый мужской голос сказал мне: «Сюда. Только не наступи, тут все спят», и я сразу услышал сап лежащих вповалку людей. Они все были укрыты одинаковыми защитными накидками, потому что мы были в какой-то казарме. Я знал, что среди них есть вся четверка S-14. Осторожно их перешагнул и оказался уже у самой двери, как кто-то снова положил мне руку на плечо и сказал: «Просыпайся».
Я продрал глаза, вспоминая, где должен находиться. Все верно, на казенной кровати гостиницы «Москва» в Сочи. Нашарил одежду, вышел на балкон, поковырял щетину, слушая город, покурил. Потом напился воды из-под крана, сходил в душ, побрился. Постучав в дверь, зашла Катя, и со словами, что завтрак мы проспали, принесла кофе в термокружке.
– У меня на море никогда не бывает похмелья, – сказала она. – А у тебя?
– Видимо, тоже, – ответил я, отхлебывая черный растворимый из ее термоса.
Я действительно чувствовал себя бодрым, как после никакой аналогичной пьянки в Самаре.
– Так что ты вчера говорила про Украину? – спросил я, сам удивляясь, откуда я помнил все то, что она пьяная говорила мне в ночи.
И она рассказала, что ее отец – понтийский грек, оттуда и фамилия – Харитиди. Что в Мариуполе живет ее родня по отцовской линии, и раньше она там проводила каждое лето.
Она достала сигареты, я протянул ей зажигалку, и мы вышли на балкон.
– Мама его прогнала, и он вернулся в Мариуполь, – сказала она. – Я была маленькая, ничего не понимала, а мама мне говорила, что он ублюдок, и заставляла взять ее фамилию. Сначала из-за школы, а потом из-за агентства, где я подписала контракт, фамилию менять было сложно, и слава богу, что не поменяла.
– Почему?
– Мы православные и должны носить фамилии отцов, какими бы они ни были.
– И за что твоя мать его так?
Катя отхлебнула кофе.
– Пил, изменял, – сказала она равнодушно. – Может, маму он и правда не любил, но точно помню, как любил меня.
Она сделала еще глоток кофе. Что-то вчера произошло, раз сегодня она так легко мне открывалась. А ведь вчера до позднего вечера она со мной вообще не разговаривала.
Она