уже через три месяца. Нам известно одно – и каждый англичанин в Египте тоже знает об этом – не может быть, чтобы это был конец. И я желаю быть здесь, когда работа вновь будет взята в руки. Терпеть не могу незаконченные дела.
Солнце над плоскогорьем безжалостно пекло. Люди, растянувшись в тени, спали. День был таким же тихим, как и утро. Дарренс и Мэзер некоторое время сидели молча, будто окружающая тишина принуждала их к этому. Потом Дарренс отвёл взгляд от горного кольца, амфитеатром окружавшего их; он не был более отвлечённым, а стал пристальным, остановившись на обсаженной кустарником аллее по ту сторону рва. Он перестал рисовать в своём воображении героическую оборону Тевфик-бея или раздумывать о предстоящей в будущем работе. Не поворачивая головы, он заметил, что Мэзер сосредоточенно смотрел в том же направлении, и внезапно спросил его:
– О чём ты сейчас думаешь?
Тот засмеялся и ответил задумчиво:
– Представляю, что закажу себе на обед сразу, как приеду в Лондон. Я буду есть один, скорей всего, совсем один, и обязательно в “Эпито”. Начну с арбуза. А ты?
– А я вот размышляю – почему голуби всё кружат и кружат над одним и тем же деревом? Ведь к нам они уже привыкли. Только не показывай на него. Вон то дерево, сразу за рвом, справа от растущих рядом двух кустиков.
Голуби, в листве похожие на лиловые плоды, спокойно расселись вокруг них на ветвях, и только над одним деревом они то и дело взмывали вверх, тревожно воркуя.
– Давай посмотрим, что там, – сказал Дарренс, – зови человек десять, пусть окружают, только тихо!
Сам он, оставаясь на том же месте, наблюдал за деревом и густым подростом вокруг него. Шестеро солдат подкрались к аллее слева, ещё шестеро – справа. Но прежде чем они, идя навстречу друг другу, сомкнулись кольцом вокруг дерева, он увидел, что сучья сильно затряслись, и араб, с обмотанным вокруг пояса желтоватым свитком даммаровой смолы, вооружённый тупым копьём и маскировочным щитом, спрыгнул и, бросившись между людьми и прорвав окружение, бегом устремился прочь из своего убежища, на равнину. Но он успел пробежать лишь несколько ярдов. Мэзер выкрикнул для солдат короткий приказ, и араб, будто тоже понявший его, вдруг остановился – ещё до того, как винтовки были подняты наизготовку, и медленно пошёл назад, к Мэзеру. Его привели наверх, к парапету, где он, без дерзости, но и без раболепия, предстал перед Дарренсом.
Он объяснил по-арабски, что он из племени Кабабиш[4], что его зовут Абу Фатма и что он англичанам друг. Направлялся он в Суакин.
– А почему ты прятался? – спросил Дарренс.
– На всякий случай. Я узнал в вас своих друзей. А ты, о благородный, узнал во мне своего?
Тут Дарренс спросил – по-английски спросил:
– Ты говоришь по-английски?
Последовал незамедлительный ответ:
– Знаю несколько слов.
– Где ты узнал их?
– В Хартуме.
На этом их с Дарренсом оставили наедине у парапета, где они и проговорили едва