любопытно.
Он обратил лицо на запад, к заходящему за горы быстро, прямо на его глазах, солнцу. Небо над его головой скоро стало тёмно-лиловым, а на западе воспылало красочным сиянием. Цвета там, теряя фиолетовый тон и нежно сочетаясь друг с другом, постепенно приобретали один розовый оттенок, который, украсив часть небосвода, затем сам обесцвечивался, окрашивая небеса в чистейшую изумрудную зелень, подсвеченную проникающими из-за края земли лучами.
– Если бы нам только дали возможность в прошлом году пойти на запад, в сторону Нила, – произнёс он с некоторым волнением. – До того, как пал Хартум, до того, как Бербер сдался. Не дали.
О волшебстве заката Дарренс не думал вовсе. История с письмом затронула в нём струну почтительности. Мысли его занимала деятельность этого честного и несговорчивого военачальника, великого патриота, человека, мало с кем связанного и по сути одинокого, который, несмотря на тайные происки презирающих его чиновников, неослабевающе и упрямо продолжал делать свою работу, зная, что стоит ему повернуться спиной, как она тут же пойдёт насмарку.
Войсковую часть накрывала темнота. Верблюды ускорили поступь, а из копнами растущей травы пронзительно застрекотали цикады. Отряд стал спускаться к источнику Дисибил.
В ту ночь Дарренс долго не мог уснуть, лёжа под звёздами на походной кровати. О письме в стене он забыл. На небе, в южной части, косо висел Южный Крест, а над ним мерцала ломаная Большой Медведицы. Через неделю он отплывает в Англию. Не смыкая глаз, он принялся припоминать происшедшее за те годы, что минули с тех пор, как пакетбот отчалил от Дуврского пирса. Ему было чем гордиться: Кассассин, Тел-эль-Кебир, марш-бросок на Красное море, Токар, Тамай, Таманиеб – все подробности тех событий живо привиделись ему вновь. Он даже сейчас с содроганием вспомнил, как воины Хадендоа, размахивая кинжалами и нанося ими страшные удары, запрыгивали через пролом в зарибе[6] форта Макнил, что в шести милях от Суакина; вспомнил, как ожесточённо оборонялся Беркширский полк, как твёрдо стояли морские пехотинцы и как разбитые войска сплотились впоследствии. Это были лучшие годы, годы изобилия, годы, произведшие его в чин подполковника.
– Неделя ещё, всего неделя, – сонно пробормотал Мэзер.
– А я ещё вернусь, – сказал Дарренс, посмеиваясь.
– У тебя что, друзей нет?
Последовала пауза.
– У меня есть друзья. И у меня будет три месяца, чтобы их повидать.
За эти годы Дарренс не написал Гарри Фивершэму ни слова. Не писать письма было для него типично: ему было трудно вести переписку. Он сейчас представлял себе, как удивит своих друзей, приехав в Донегал, а возможно, встретит кого-то и в Лондоне. Как снова покатается верхом в Роу. Но в конце концов вернётся. Потому что его друг женат, и женат на Этни Юстас, и вся его, Дарренса, жизнь и работа предстоит теперь здесь, в Судане. Он обязательно вернётся. И с этим, повернувшись на бок, он уснул, не видя снов и звёздных светил, падающих с небес над его головой.
А в это самое время