Айта, что осознаёт острую нехватку внимания его хвостатой персоне, а посему сей недостаток пытается восполнить.
Лезет под руку.
Дышит приветливо в лицо, обслюнявливает радостно.
– Айт, фу!
– И тебе привет, – по ту сторону телефона раздаётся женский голос.
И невидимый гонг, который громыхает в голове, от этого голоса затихает, убаюкивается вместе с раздражением, и на постели, потирая засыпанные фантомным песком глаза, я сажусь.
– Мама, – родной голос признаётся даже в тяжёлом похмелье.
– Мама, – она подтверждает любезно, – а вот ты – блудный сын, что уже неделю не подаёт признаки жизни и не находит даже минуты на звонок домой. Сообщение. Или что, в Чехии случился апокалипсис и сейчас работает только голубиная почта? Голубь ещё не долетел?
Мама интересуется бойко и ядовито.
Обеспокоенно.
И от этой тени беспокойства на самой грани слышимости становится мучительно стыдно, куда более тошно, чем от ополовиненного ящика рома.
– Прости.
– У отца послезавтра день рождения, – после длинной и ёмкой паузы мама заговаривает тихо, напоминает.
Не спрашивает, но я отвечаю:
– Я не смогу прилететь.
– Знаю, – она отзывается спокойно, слишком спокойно, ровным голосом, в котором боль спряталась давно и хорошо, затерялась вместе с постоянным волнением, – но поздравить не забудь.
– Не забуду, – я обещаю, тянусь к тумбочке за пачкой папирос.
Вот только едкий дым не спасает.
Не притупляет чувство вины.
– Как вы? – и мой вопрос получается неловким.
И зажигалкой я щёлкаю тоже неловко.
Подводят руки.
– Хорошо. Работаем. Данька по три раза в день клянётся бросить институт, а Кирилл уверяет, что если сил хватает на клятвы, то и на конспекты найдутся. Кажется, они разойдутся.
– Не разойдутся.
– Да, – мама соглашается легко и беззаботно. – Кирилл собирается на ней жениться. Отчаянный человек.
– Отчаянный, – я повторяю эхом.
И наш разговор скатывается в тупик, упирается в чёрную стену тягостного молчания, в табу, которых мы не касаемся, сохраняем звенящее нервами равновесие.
Видимость нормальности.
Она не спрашивает, я не отвечаю.
Не заговариваю… обычно, вот только сегодня не обычно. И промолчать, дабы не расстраивать ещё больше не получается. Слова, что разъедают не хуже плавиковой кислоты, вырываются, слетают с обожжённого языка:
– Мам, сегодня у Алёны день рождения, – я сообщаю, хотя она это тоже знает.
Звонит именно поэтому.
И сейчас молча ждёт продолжение, не отвечает, потому что слишком хорошо знает меня, не перебивает, давая пережить.
Сделать вдох.
И ещё один выдох.
– Ей исполнилось бы двадцать четыре, – я выговариваю и выговариваюсь севшим голосом, смотрю на бежевые стены.
Вижу летний июльский вечер перед глазами.
Серую ленту дороги.
Закатное солнце над полосой бронзового поля ржи, кромку тёмного елового леса, на который указывает