телефон и Степан Кузьмич, воспользовавшись, случаем, ретировался из кабинета полковника.
Он как-будто плыл, временами ныряя с головой в неведомое бытие. Где был тот мир, в котором осталась его прежняя жизнь, полная ужаса приближающейся смерти? Где был он сам? Расплывчатость сознания пугала и успокаивала одновременно. Бесформенный и нечувственный, он казался себе невесомым и несуществующим, без горечи потери и ужаса произошедшего. Но как только в сознание вторгалась боль, осязая себя частично, он захлебывался таким потоком беды, что снова и снова поднимался на мост и шел навстречу ослепляющему всё поезду.
Откуда взялся этот старик? Зачем, кто его просил, кто ему позволил, вмешиваться? Это было только его право. Его жизнь! Он так решил. Что теперь будет? Иван попробовал сквозь боль пошевелиться. С этой мукой невозможно жить, с этим адом внутри невозможно дышать. Как объяснить, что всё напрасно, всё бессмысленно. Никто его не слышит. Как рассказать, что всё для него закончилось там, когда она… эта женщина не поверила ему, презирала, называя безродным проходимцем. Кого, его? Зачем, она… эта женщина, на встречу с которой он решался несколько месяцев и никак не мог отважиться, оттолкнула, отдернула руку, как от прокаженного? Почему не выслушала? Ну, что ей стоило, он же ничего не хотел, ничего не просил взамен?
Она должна, должна была… Разум снова начинал путаться, перед глазами мгновенной вспышкой возникало и исчезало её лицо. Она должна была его хотя бы выслушать. Злые, черные помыслы, обступающие сознание шептали, убаюкивая гнев: «Всё правильно. Она это заслужила. Так ей и надо. Пусть получит по заслугам». А где-то внутри маленьким мальчиком плакало сердце: «Почему так? Почему? Я не хотел. Я ведь так не хотел! Я хотел по-другому!»
Он лежал один в неизвестной комнате, не понимая, что происходит. Иван тихо позвал на помощь. Черные помыслы одолели его. Никто не откликнулся. Он попробовал встать, ничего не получилось. Сползти с кровати тоже не удалось. Подтянувшись на руках, рывком с криком приподнял непослушное тело, и практически выпал на деревянный пол, сотрясаясь от боли.
Лицом вниз, упираясь лбом в прохладный пол, Иван кричал внутрь Ему одними губами: «За что, Господи?! За что?!» Перевернувшись на спину, распластавшись всем телом, зажмурился от прилива скопившихся слез. Закрыв рот ладонями, тихо застонал, запрокинув голову назад: «Видишь меня? Видишь?! Зачем мне такая жизнь?!» Приподнявшись на локтях, стуча кулаками в пол, закричал, что было мочи: «Ну, ответь! Где ты? Зачем она мне?!»
За окном со снежным хрустом приближались шаги. Затем всё смолкло, и Иван испугался, что никто не придет. Он хотел закричать: «Эй, кто-нибудь!», открыл рот и увидел в углу полумрака комнаты Его. Он смотрел на Ивана так, как смотрит отец на неразумного ребенка. В этом взгляде не было ни капли упрека. В нём было всё, что способна вместить любовь родителя: покой, радость, тепло, сострадание. Лампада, горящая перед ликом Спасителя, озаряла Его живым светом. Иван сложил три пальца правой руки вместе и как смог попытался перекреститься. Ничего не получилось. Шаги за окном снова продолжили своё движение.