легкого дыхания вопросов, какие задает мой сын Фрэнк, они разгорятся. С того места, где я сижу, все видно отчетливее. Взять, допустим, Берни. Мальчик девочка мужчина женщина, как изысканнейшее виски – пей хоть из банки из-под варенья, на вкус не повлияет. Порядочная душа, и, как бы жизнь ни повернула, Берни любовь найдет. Потому что она из этого ребенка изливалась всегда.
То ли дело Фрэнк. Ставит клятую деревянную черепушку мою на кухонный стол, смотрит на меня в упор так, будто я тут все еще живой, а он серьезный кроха-гасун[49], пытается сообразить, как у меня шестеренки в черепе крутятся. Пытается разобраться в волшебстве, которое превыше целительства – в волшебстве самого бытия. Просто быть, просто быть. Оставить как есть – вот с чем бедолага Фрэнк не справляется. Что я сам добавил к его неприкаянности, сказать не могу: хотел лишь, чтобы он был волен быть таким, какой есть. Каким он оказался и что бы это ни подразумевало – дары, таланты или слабости, – мне все едино. Я решил, что дар, который ему передам, – это любовь к нему, какой он есть, а не к тому, что он умеет делать.
Вусмерть вы правы, мистер К.:
Тебе будут рады, вернись сюда вновь!
Сразу понятно, есть ли в доме любовь!
В чем ключ?
Первым делом поутру на дух не выношу, когда собираешься на работу и не можешь свое барахло найти – ключи и прочее. Батя-Божок стоит на столе, смотрит за мной. От этого только хуже, когда тебя прессуют. Закидываюсь кружечкой, бросаю плошку из-под кукурузных хлопьев в мойку.
– Не знаешь, где мои ключи, Бать? – Без толку. Новый набор придется заказывать. Иду к Берни, стучу в дверь. – Одолжи ключи, Берни. – Нет ответа.
Хватаю из буфета шоколадный батончик, и тут спускается Матерь. Вид у нее умученный.
– На работу, сын?
– Ага. Хотя смерть как медленно все. Вчера заставил нас прибираться в цехе. Ну хоть пятница.
Матерь наливает себе чаю, придвигает Божка к себе.
– У тебя со скольких? – спрашиваю.
– Не раньше одиннадцати. Хочу убедиться, что Берни встал. Ему надо рецепт у доктора Кларка взять.
– Я опять ключи потерял. Скажи ему, что я взял его велик. Мой сдулся.
В груде курток, наваленных на кресло, ищу свой кошелек и поэтому не очень ловлю, что она там говорит, а она все толкует про людей и что она даже, может, нажалуется стражам[50].
– Насчет чего?
– Насчет тех парней, которые швырялись в Берни, – это его довело. Пусть он и не помнит толком, что было дальше.
Надо оставить как есть. В смысле, мы все устали после больницы, а Матерь с этой деревяшкой теперь носится. Но нет.
– Он иногда сам себе враг хуже некуда, – говорю.
Она глядит в чашку с чаем. Ноль эмоций.
– Может, ему, не знаю, сменить обстановку или как-то.
– Берни в первую очередь и больше всего нужна поддержка семьи.
– В чем?
– У него какой-то кризис – ушел из колледжа, не в своей тарелке.