велела смотреть в глаза – и она права. Берни говорил, что все дело в расстоянии между глазами и носом, что-то научное насчет того, что нас тянет смотреть на глаза и рот, и если глаза друг от друга подальше, как у этой фигурки вырезано, у человека голова может чуток пойти кругом. Особенно если нос ниже, чем должен быть. У некоторых людей бывают такие лица. Что да, то да – Берни, похоже, знает, о чем толкует. Вот как Эван, который за баром стоит в “Эсквайре Магуайре”, – у него странный вид, но от него тоже взгляд не оторвать. Анджела Макканн на кассе в “Теско” – она уродина, каких, блин, не сыщешь, но когда говорит: “Клубная карта есть?” – даже если хоть на миг встретился с ней взглядом, отвести глаза уже никак. И еще полбеды, если смотришь на половину ее лица, но как только она поворачивается взять у тебя наличные, обоими глазами к тебе – всё. Сперва тебе кажется, что никак их оба сразу не удержать в поле зрения, уж очень они далеко друг от друга, а нос подался куда-то вниз, но все разом тащит тебя с собой, как хорек – кролика, и ты ей в итоге чуть ли не двадцатку вместо десятки даешь.
С кружкой чая в одной руке я беру божка другой и несу его к столу. Знаю, это дурь, но тут надо мной некому ржать.
– Как дела, Батя-Божок?
Начинаю выкладывать ему, как у нас тут всё: Мосси уехал, Матерь первый год замкнулась, даже не пыталась выбираться куда-то, пока Мурт не устроил ее работать к Моррисси.
Он глазеет на меня с таким видом, будто это все давно известно. За чаем и болтовней расслабляешься. Матерь права: что-то в этой штуке и впрямь наводит на мысли о Бате. Затыкаюсь на время, чтоб слазить в буфет – поискать шоколадку. Усаживаюсь обратно, а он все смотрит на меня, и у меня такое чувство, будто сказать мне что-то хочет.
– Ты про дар, Бать? Хочешь что-то сказать мне насчет седьмого сына?
В ответ ничего.
Не знаю, с чего вдруг, но берусь рассказывать ему про Берни. Про то, что произошло в больнице и потом.
– Дело такое, Бать: допустим, у Берни там что-то женское внутри есть, – может, оно отбрасывает тень и на меня, даже если я про то не знал. Немудрено тогда, что я застрял на бородавках и лишае.
Как только сказал это все вслух – чувствую, что вроде как закладываю Берни. Сказал бы я это Бате, если б он вправду был здесь, сидел напротив меня за столом? Наверное, нет.
– Я, бывало, раздумывал, бывали ль у тебя сомнения насчет меня, пока ты был здесь, – ну, раньше. И тут я застрял: так и не выпал случай, чтоб ты напрямую сказал мне, что веришь в меня.
Зачем ему это все теперь? Он погиб, не зная ни о чем, считал, что у него семь сыновей. Считал, что я его седьмой и что дар перешел ко мне, как и полагается. Вот что на самом деле значимо. Во что он верил, в то верю и я. А не что там Берни про это говорит.
Ну я и давай рассказывать ему про сегодня, про Джун, и про пацана, и про бородавки. В итоге описываю Джун: как она держится немножко надменно, но, может, старается не смеяться. Надеюсь, не надо мной. А посмеяться она любит, я б решил. Понимаю, Батя лицом пошевелить не может, но есть сейчас в Божке – в том, как он смотрит на