попробовал – и упал. Попытался снова и упал еще больней, заработав новый синяк. После четвертой попытки писатель не встал. Мерритт сел, положил локти на колени и просто дышал.
– Ты можешь что-нибудь спустить? – спросил он у дома, в его голосе слышалось напряжение. – Прости, что поджег тебя. Я просто хотел его вернуть. Я должен его вернуть.
Дом не ответил.
В горле встал комок.
– Если уж ты собираешься держать меня здесь, все равно не отдашь?
Было глупо торговаться с волшебным домом, который он только что пытался поджечь. Мерритт знал, что это глупо. Шарф был старый. Начал обтрепываться по краям. Но это все, что у него от нее осталось. Его сестра Скарлет связала ему этот шарф на Рождество перед… перед тем, как все случилось, и с тех пор Мерритт ее не видел. И он смирился, что никогда не увидит.
Он так и не смог попрощаться. Ни с кем из них.
Игнорируя грязь, Мерритт прижал кулаки к глазам. Выдохнуть. Вдохнуть. Выдохнуть. Это все, что у него от нее осталось. От Беатрис не осталось ничего. Сможет ли он ее вообще теперь узнать? Она, наверное, замужем, с детьми. Детьми. У Мерритта были племянницы и племянники, которые, возможно, даже не подозревают о его существовании. А он не знает их. И, будь все проклято, он должен был их найти, потому что они все еще его семья, разве нет?
Но что, если… что, если Беатрис тоже его ненавидит?
Мерритт рассмеялся. Прижал руки плотнее к глазам и рассмеялся. Было несмешно. Скорее безумно. Но он предпочитал смеяться, а не плакать. Так всегда было.
Это – тяжелая минута. Он это понимал. Но не самая тяжелая в его жизни, а оттого стало немного легче. Лишь немного, но и на том спасибо.
Мерритт недолго посидел вот так, думая и пытаясь не думать, пытаясь отпустить шарф, понять, как выбраться. Он снова попробовал вскарабкаться. Снова не получилось.
Может, здесь, внизу, не было скелетов, потому что он должен стать первым.
Каким-то образом Мерритт умудрился задремать. Задремать, не заснуть, потому что он едва ли услышал скрип, если бы крепко спал.
Усевшись, Мерритт отметил, что солнце окрасило кухню наверху в огненно-рыжий цвет, а значит, вечерело. Он жадно прислушался, а затем поник, осознав, что дом, скорее всего, снова играет в свои игры, скрипит, сгущает тени, двигает стены. Но скрип превратился в шаги, которые двигались к нему, и Мерритт вскочил на ноги в тот же момент, как услышал женский вздох наверху.
– Что, во имя всего святого, случилось?
Он возвел глаза к небесам, почувствовав, как облегчение окатило его.
– Миссис Ларкин, у вас голос ангела!
Скрипы и шаги приближались, теперь медленнее. Затем остановились. Сверху зажегся новый свет, наверное, от этой ее зачарованной лампы, и десять пальцев сжали края расщепленных досок пола. Следом в проломе показалось лицо Хюльды.
Она широко распахнула глаза:
– Мистер Фернсби! Что вы там делаете?
С облегчением вздохнув, Мерритт сунул грязные руки в грязные карманы.
– Мы с домом, видите ли, немного