вы что, – я еще выругался. – Вы что, полгода здесь находился…
– Да ты чего?
– Как чего, да у меня уже голова перевернулась.
– Вот сейчас поправишься.
Вытаскивает бутылку коньяка. Мы тут же его выпили. Чем-то еще закусили. Захаров говорит:
– Нам приказано этот щит разобрать, кровь стереть, сжечь – и все дела.
– Так бы и сказали мне, чтоб я здесь даром не мучился.
Потом пришел командир роты охраны. Я ему говорю:
– Слушай, ты еще бутылочку коньяка нам найдешь?
– Найду.
Принес, мы и ее уговорили. Уже в моем кабинете. Утром проснулся. 27 декабря 1953 года я приехал домой. У меня сын. Здоровья нет. Болел я, болел. В госпитале лежал. Задыхаюсь. 53 – 54 пульс.
Врачи говорят:
– У вас сильнейшее перенапряжение. Что с вами?
– Ничего, – говорю.
– Ну как, что-то вы перенесли и…
– Ничего я не переносил.
Я воевал. Начал со Сталинграда и через Варшаву до Берлина. В прожекторных войсках. Мы стояли от Черного Яра под Сталинградом до Сталинграда. Охраняли Волгу. Каждые 22 часа шла группа немецких самолетов, штук 12-15, сбрасывали в Волгу магнитные мины. Первый – с включенной фарой. Настолько они обнаглели. Вот когда мы приехали и осветили их раза два – они хвост поджали.
И вот я в госпитале раз, в госпитале два, три. Потом начал немножко поправляться. Потом вставили мне стимулятор.
Во всяком случае, я восстановился и снова начал работать в штабе. И служил до 59 года, а потом меня уволили.
Ушел маршал Москаленко, ушел Баксов начальником штаба к нему. Батицкий еще до этого ушел в BBC, а потом Москаленко пригласил его к себе, и потом он стал командующим Московским военным округом. А нам прислали генерал-лейтенанта авиации Гречко. Прошло месяца 3-4, как-то он вызывает меня. Вежливый вроде такой, за столом сидит, я около стою. Спрашивает:
– Товарищ Хижняк, а вы давно здесь работаете?
– По-моему, десятый год.
– Ой, это очень много. На этой должности обычно много не работают.
– Так получается, – говорю.
– Офицеров вы хорошо в штабе знаете?
– Конечно, я их всех за эти годы изучил.
– Ну хорошо, – говорит. – Вот, товарищ Хижняк, будете ко мне приходить раз в неделю и докладывать, что офицеры говорят про нас там, про политику… Вам это понятно?
– Нет, – говорю, – товарищ генерал, мне это не понятно.
– Ну как не понятно? Ну вот мало ли что…
– Вы извините меня, товарищ генерал, если они будут говорить о свержении, допустим, советской власти, обязательно скажу. И без вашей просьбы. А если сплетни передавать вам, то, извините, я в стукачи к вам не нанимался.
Он вытаращил на меня глаза
– Считаю, что это страшное нарушение офицерской чести – быть стукачом.
Он озверел. Как стукнет кулаком. Как закричит:
– Вон!
А я стою.
Опять:
– Вон!
И так три-четыре раза. Потом выскочил из-за стола, думаю, наверное,