сплюнул струёй. Выбитые зубы позволяли.
– А, никак, это наши едут, – сказал он, смекая. Стяг с жёлтым солнцем на древке, привязанном к телеге, и богатая одежда говорили о знатных путниках из Киева.
Он тут же бросил ковш обратно в кадку. Может, не заметят высокие господа… Хотя шаткая походка его и красные от многодневного пьянства глаза, выдавали всё.
Хельга с отвращением оглядела небольшой погост5. Котлы с гнилым мясом в золе потухших кострищ, мухи роятся над распластанной шкурой лося. Там и тут валяются, ни живы, ни мертвы, упившиеся брагой воины. На лице одного – несмытые брызги крови. Исподлобья глядят, сидя на заморских сундуках, оперлись о копья – явно разграбили арабский или ромейский корабль. Где-то из-за рощи слышен надрывный женский плач и смех мужиков.
– Воевода, никак? – хмуро заметил одноглазый полянин.
– Он и есть. Сундучок-то свой лучше спрячь пока, Угарко.
Одноглазый Угарко, старший на погосте, деланно улыбнулся углом рта.
– Здравы будьте, огнищане!
Свенельд наддал и въехал на коне в центр погоста. Вокруг него была пустота. Застава рассосалась по кустам и щелям.
– И это люди Игоря? – крикнул Свенельд. – В дерьме хмельном, да разбое!
Угарко всё так же скалился, Ряшко и ещё десяток бражников тупо глядели на всадника. Свенельд знал, что отчитывать их, а уж тем паче наказывать – себе дороже. Олег насадил порядок по берегам, учредил погосты, да Игорь уже третий год рукой на них машет. Конечно, его больше волнует юг, уличи и выход к морю, но забытый север без твёрдой руки плесневеет.
– Ты, – Свенельд указал на Ряшко, – поди скажи, чтоб перестали насильничать.
Свенельд мотнул головой в сторону рощи, где женский плач стал ещё истошней.
– А ты, незнамо как по отцу, готовь лодки. Отряд большой. Господину Великому Киеву заказ везём.
Угарко понял, что речь идёт о ряженой девке на коне, и смиренно поплёлся к пристани. На ходу осекая шутки про малолетнюю.
– Это вот, – Хельга услышала голос Асмунда, – хвалёное Олегово наследие.
Асмунд ехал сам, держался в седле. Всё ещё бледный после ранения, с обмотанной тряпками рукой, он сутулился и синегубо улыбался. Хельга побаивалась его. Вот Свенельд – другое дело. Ясный, хотя и гадкий – слишком заискивает перед теми, кто старше по чину, и слишком орёт на младших. Асмунд же – семя Локи. Ничто не выдавало его, кроме взгляда серых глаз. Но уже этот ледяной луч говорил обо всём.
– Знай, девица, что теперь это твой дом. Эти люди – твои дети. Ответ за них тебе держать.
Хельга попыталась возразить:
– Свенельд говорит…
– Свенельд присосался к Игорю, как пиявка, – прервал Асмунд, – и будет согласен со всем, что тот скажет. Пиявка не убивает, не перечит, она просто питается жизнью господина.
– Плохо дело, – сникла Хельга.
– Плохо. У тебя нет ничего, девица. Тебя сжуют