открыть, – сумасшедший дух от очищенной от костей и порезанной на куски трески окончательно добил Савостьянова, он схватился за вилку и, насадив крупный ломоть рыбы, отправил его в рот, едва дверь за Овчаровым закрылась.
– Сделай милость, Семен, скажи что замыслил? – искательным взглядом уткнулся в сосредоточенно жующего дьяка Совин, соблазнившись, наконец, и сам отведать рыбы. Красноречивый взгляд, брошенный на Тимошку, заставил холопа сорваться с места и поднести тяжелое серебряное блюдо к самому носу господина. Неуловимое движение бровей, и понравившийся кусок уже дымился на его, отлитой из того же металла, тарелке.
– Коль грамот Мишка не вернет, внушим аглинскому кормчему обыскать корабль. А заодно, пригрозим суровой карой, кою наложит наш царь на торговых мужичков, кои ихнем обществом в Москву званы. А что до повольностей, дарованных великим государем ихнему купецкому обществу, – дьяк хитро прищурился, – объявим, что не вести им боле прежнего, без отяготительной тамги торга, раз подобные непотребства на ихнем корабле учинились. А еже они скажут, что царю русскому не подвластны, уверуем их, что сама аглинская королевна, как о покраже своих грамот уведомлена будет, накажет их знатно.
– Складно придумал, дьяче, тока, мню, сказанная тобою мера зело крайняя, – посланник тяжко вздохнул и потянулся к усыпанному самоцветами и вставками из золота кубку.
– Крайняя, зато верная. Бог не выдаст, свинья не съест, Ондрей Григорьевич!
– Команда, мню, заропщет, еже матросов к обыску принудят да всю ихнюю рухлядь трясти зачнут. Лутшее, кабы наш Мишка пропажу разыскал. А ужо того татя мы примерно накажем. Забудет, аки мамку родную кличут, – зловеще сверкнул глазами Совин и откушал рыбы.
Спустившись в кубрик и заняв удобное положение в гамаке, писец, толмач, а теперь еще и тайный агент в придачу, погрузился в раздумья. Ни храп отдыхавших после вахты, ни выкрики игравших в кости, ни суетливая возня обнаглевших крыс – ничто не могло нарушить течение мыслей молодого человека. С грехом пополам расспросив посланника, он хотел было устроить допрос и слуге, но в последнюю минуту передумал, решив побеседовать с Тимошкой с глазу на глаз. «Не скажет он всей правды при Совине. С ним треба говорить бережливо, дабы не испужать ненароком. А знать холоп должон многое. Чай, в одной горнице с господином помещается да на том самом сундуке почивает. Что до покражи грамот, то коли они на корабле, може и сподоблюсь их разыскать, а вот еже их кому в Вардегусову крепостцу передали, тогда…», – размышляя над подобным исходом, хмурился Михайло, как мысль унесла его в Лондон.
После прощальной аудиенции у королевы в оленьем парке ее Ричмондского дворца, он приметил шустрого толстяка на пристани, который тотчас запрыгнул в лодку, едва гребцы их бота опустили весла на воду, и чья изрытая оспинами физиономия показалась ему знакомой. Когда же их шести весельный бот причалил к южному берегу Темзы против городского рынка, толстяк резво вскочил на ноги, пытаясь понять, куда они