вполне естественно: искренне заинтересованный взгляд, глаза не бегают.
“Ну мастер! С такими талантами полиграф обмануть, как два пальца…”
– Наврал тебе Глеб, – Антон старался не выдать своих чувств. – Нет у меня ничего, и не было.
– А как же…
– А вот так. Если ты про вашу последнюю аферу, то я тут ни при чем. Оппозиция поймала вас на живца, а вы и купились.
– Странно, – нахмурился Соло. – А бабахнуло славно.
– Что есть, то есть.
Дверь отворилась и на пороге комнаты появилась мама. На ней было шелковое голубое платье с широкими рукавами по локоть, волосы плетеным венком обрамляли голову, в ушах поблескивали золотые серьги в виде гроздьев винограда, а высокую бледную шею украшало изумительной красоты коралловое колье.
– Мальчики, все готово. Прошу к столу! – произнесла она с улыбкой, слегка прикоснувшись к прическе.
Первым отреагировал Соло: он сложил руки в замок на груди, словно оперный певец, и, широко улыбаясь, сладкоречиво произнес:
– Вы меня извините, но я должен это сказать: вы, Нина Федоровна, – эталон женской красоты! Мои розы недостаточно хороши, чтобы подчеркнуть ваше великолепие!
– И правда мама, – очнулся пораженный Антон, первый раз увидевший мать в этом наряде, – тебе так идет это… всё.
– Благодарю за комплимент, молодые люди! Вы сделали мне приятно, и я не могла оставить без ответа ваши старания. Мойте руки – голубцы остывают.
За столом Соло рассыпал похвалы кулинарному искусству хозяйки, умело переплетая их с историями из жизни своей многочисленной родни. Оказывается, тетя Соня из Хайфы готовит точно такие голубцы “с ниточкой”, только кошерные. А вот жена дяди Бори из Тель-Авива непременно должна взять рецепт еврейской закуски у Нины Федоровны.
Узнав, что голубцы “тоже из говядины”, он “не смог отказаться” от добавки и клялся, что сегодня ему “таки приснится домик тети Сони на берегу Средиземного моря”. Потом долго рассказывал о каторжном труде своего “дорогого папы, Иосифа Марковича” в должности главврача городской больницы и о непревзойденном терпении мамы, Сары Михайловны.
Соло так искренне нахваливал мамину кухню и с такой теплотой отзывался о своих родных, что казалось, нет человека на свете более открытого и доброго, чем Соломон Гольдман. Глядя, как мама смеется над шутками гостя, Антон тоже улыбался, но больше для вида.
“Видимо в этом и состоит ремесло предателя, – думал он про себя, – не просто втереться в доверие, но стать своим в доску. Чтобы никто и подумать не мог, что враг сидит рядом, пьет чай и травит анекдоты. Иуда Искариот, со своей примитивной жадностью, ребенок, по сравнению с такими мастерами”.
– Антон, ты чего такой грустный? – уловила мать настроение сына.
– Я бы тоже грустил, Нина Федоровна, если бы мне пришлось покидать родину, – разоткровенничался Соло, примериваясь к третьему куску киевского торта.
Словно кадры из фильма Тарантино промелькнули у Антона перед глазами: мощным апперкотом