в комнату рожениц, бросил на койку своей равнодушной и абсолютно невозмутимой жены.
Нет, ничего не изменилось у Ксюши после рождения дочери. Уже третий день, как по часам, несколько раз в сутки к ней приносили маленькое тельце со сморщенным личиком старушки, а Ксюша не ощущала ни счастья, ни желания видеть своё дитя, ни, соответственно, любви к нему.
Но личико девочки постепенно разглаживалось, молоко, которое обильно к третьему дню наполнило перси молодой мамаши, дитя так или иначе высасывало, давая облегчение Ксюшиному организму, а сама Ксюша уже даже забеспокоилась из-за всё-таки возникшей задержки с кормлением дочки, задержки по причине неведомой беспечности сестринского персонала. Материнское чувство у Ксюши проснулось.
Тося же лежала в детском отделении, туго спеленатая по рукам и ногам и ждала. Нет, она, конечно, спала, как и другие новорожденные, но во сне она ждала. Ждала, когда её понесут к матери. Тосю приносили на час-полтора в палату к роженицам, и она внимательно отслеживала, в каком состоянии эта женщина, что девять месяцев носила её в своей утробе. Ещё давно, как только девочка поняла, что дух живой вселился в неё и что она уже настоящий зародыш, пусть даже которому предстоит долгий путь формирования в человека внутри этой тёти, она уже тогда почувствовала некую жёсткость – жёсткость своего отношения к ней, той, которая теперь навсегда будет считаться её, Тосиной, матерью, мамой.
Девочку приносили в палату и клали Ксюше на живот. Тося молчала и делал вид, что спит. Как только мать сама засыпала под мерное посапывание дочери, Тося принималась хныкать. Ксюша давала ей грудь, девочка делала два-три сосательных движения и снова успокаивалась. Ксюша засыпала, дочка тут же будила её. Реально Тося в этот момент есть не хотела, ей много не требовалось, и хотя грудь у Ксюши давило, дитя вновь спало, не облегчая эту тяжесть. Когда ребёнка брали уносить, Тося начинала орать. Её прикладывали, и она, сколько могла, выпивала уже ненавистное ей молоко, стараясь сделать матери больно. Сил у младенца было мало, но грудь у Ксюши, тем не менее, ко дню выписки сильно болела.
Она полюбила-таки дочку. Ксюша прижимала к груди чмокающего ребёнка и тихонько целовала в лобик. Это её доченька, её Тося, маленькое беззащитное беспокойное существо – красавица с редкими чёрненькими волосиками на голове. А Тося сосала материнское молоко и была очень недовольна – тем, как мать её держит, как и зачем целует в лобик, ей казалось, что та притворяется и на самом деле не любит её, и девочке хотелось как-то приструнить, поправить свою мать. Но дитя не знало, как это сделать.
…
– Лёха, пойдём загорать!
– Ты обалдел. Лёд ещё стоит. Смотри, глыбы какие по Неве плавают. На заливе ещё рыбаки на льду где ни есть рыбачат.
Лёха прошёл по дамбе, освещённой ярким весенним солнцем, вверх наискосок, и присел почти на самом краю, где было посвободней. Он снял рубашку и с видимым удовольствием подставил худую спину молодому весёлому солнышку.
– «Марфутка, пойдём купаться!» – театрально продекламировал он.
– Какая