в нерешительности помолчал. Наконец осторожно, будто ступая на нетвердый лед, осведомился:
– Ваш муж, надеюсь, не будет возражать?
Выходит, у фендрика оставались сомнения. Маленькие, но оставались. Что же, надо идти до конца. Жалко, не услышат Кудрявцев и Аделина.
– Мужа, Костя, у меня больше нет. Мы с Юрием вчера расстались.
– Понятно, – сказал Ерошенко. Как обычно, без малейшего удивления.
* * *
Дел в телеграфном агентстве ни у Баси, ни у Константина не было. Но он забрел на огонек к знакомому телеграфисту, а Бася – к большому поэту, как раз оказавшемуся в Милютинском, на четвертом этаже, где размещался художественно-изобразительный отдел. У поэта был морковный чай и два кусочка сахарина.
– Отчего вы не сказали сразу про склонность Юлиановой сами знаете к чему? – напрямую спросила Барбара.
Глыбой нависший над Басей мужчина смущенно пророкотал:
– Не обижайтесь, Варя. Хотелось ее проучить.
– За что? Женщина не поддалась вашим чарам? А если бы она меня соблазнила?
Поэт расхохотался.
– Вас?
– А что? Я настолько ординарна? Бердичев? – прикинулась обиженной Барбара и на всякий случай добавила, во избежание политических бестактностей: – Тамбов? Сарапул? Муром?
– Вовсе нет, – с готовностью зарокотал поэт. – В вас именно это и заставляет влюбиться – неординарность в сочетании с абсолютной нормальностью, каким-то крепким, здоровым, ядреным началом. Если бы я мог надеяться на ваше расположение…
– Вы ведь знаете, что это невозможно, – сказала Бася грустно.
– Но вы же расстались с Кудрявцевым.
Бася, будто обессилив, опустилась на венский стул. Так-то, дамы и господа. Не столица Коминтерна, а вёска под Радзымином. Великий живописец успел обежать пол-Москвы? Не терпелось похвалиться успехом в личной жизни?
– Еще болит? – спросил поэт участливо.
– Нисколечко. Стало быть, вы знали о шалостях с актрисами?
Поэт развел руками.
– Разве я мог вам об этом сказать?
– Нет.
– Так что же помехой теперь? Очередь поклонников? Я в самом ее конце?
– Посередине, – утешила поэта Бася.
– А в щечку? По-братски?
– По-братски да. Не более. Ежели увидят, я сгорю со стыда. Лучше чаю мне налейте. И можете отдать свой сахарин, коль скоро так меня любите.
– Сладкое, Варя, я тоже люблю. Лучше синица в руках.
– Что и требовалось доказать. И вообще, я для вас слишком мягкая и добрая. Вам требуется другая, пожестче. Чтобы не баловала.
Поэт вздохнул.
– Пожестче у меня уже есть.
* * *
Идти к синеастам было недалеко. Штаб-квартира в виде комнаты режиссера Генералова размещалась за Маросейкой, в Космодамианском переулке, подле лютеранского собора, в доме общества купеческих приказчиков. Переулок все еще сохранял реакционное название, в соборе со шпилем совершались по-прежнему службы, но в расположенном рядом доходном доме поменялся