вкус, была слишком костлявой и верткой.
Совершив еще несколько подобных деяний, Михаил прибыл в один тихий двор. Начинало темнеть. На детской площадке поскрипывали пустые качели. Воробьи, голуби и вороны топтались вокруг пятна зерен, насыпанных пожилой женщиной, очень любившей птиц.
Гоженко поднялся к ней в квартиру. Старуха пила на кухне травяной отвар и слушала радио. В новостях говорили об успехах страны на внешних и тяжелом положении на внутренних фронтах. Она обрадовалась гостю и просила избавиться от пиджака и чувствовать себя расслабленно.
– Ты, наверное, устал, мой мальчик? – спросила она, пытаясь достать чашку, но Гоженко опередил и небрежно добыл чашку сам.
– Не очень, мама, – ответил он. – Как обычно.
– Может быть, ты хочешь что-нибудь выпить?
– Нет.
Бабка пожилой женщины имела отношение к цыганам, и мать имела отношение к цыганкам, и сама она была цыганкой, а сыну досталась от этой крови смуглая кожа. Старуха куталась в серый пуховой платок. Волосы ее были белыми, как снег на вершине горы, а глаза – черными, как ночное море. Она держала дома трех канареек и скворца. Она страдала провалами в памяти, давно сошла с ума, но о птицах не забывала никогда.
– У тебя утомленный вид, – заметила она.
– На самом деле нет, – возразил Михаил. – Я прекрасно себя чувствую. Я принес тебе корм для птиц.
Старуха глядела на него, сама похожая на сову.
– Тебя что-то тревожит, – настойчиво произнесла она. – Пойди в комнату, приляг.
– Я не устал.
Михаил поглядел на ее руки, обтянутые набрякшей, потерявшей эластичность кожей, и вдруг выпалил:
– Стурнин умер. Разбился, выпрыгнув из окна. Как я его понимаю! Мне тоже надоело все до смерти. Уехать бы куда-нибудь…
Он сказал это и испугался – так испугался, что стал оглядываться.
Старуха мешала серебряной ложечкой коричневый напиток, от которого кухня начинала качаться в запахе мелиссы. Когда-то она взглянула на юношу, с обреченной гордостью вытягивающегося в струнку рядом с девицей баскетбольного роста, и решила, что сын стал взрослым. Сейчас она поняла, что ошиблась: Михаил так и остался ребенком. Она покачала головой.
– Да, уеду! – подтвердил Михаил. – Завтра же. Я и сумку купил, смотри.
– Наверное, дорогая, – вежливо предположила старуха.
– Да уж недешевая, – гордо подтвердил Михаил. – Зато крепка – век износу не будет. И карманов много. Люблю, когда много карманов. Самое оно для тех, кто собрался в путешествие.
Его мать ощупала рюкзачок и согласилась: «Да, пожалуй, добротно – не скоро порвется».
– Я гляжу, ты мне не веришь, – констатировал Михаил с еле заметной ноткой горечи. – Считаешь, что я так говорю, воздух сотрясаю.
– На вот, сынок, попей чаю, – спокойно ответила мать. – Уезжают молча. Те, кто много говорят, всегда остаются.
Раздосадованный