обижайся, Саша, – Кольцов тут же поднял руки вверх, будто сдаваясь. – Все великие писатели суть графоманы. У них бешеная тяга к письму. Не будь Толстой графоманом, не написал бы «Войну и мир». Понимаешь теперь?
– Вечно ты со своими шутками, – всё-таки обиделся Фадеев.
Примерить на себя звание графомана он не желал даже наравне с самим Львом Николаевичем.
– Шумное времечко наступает, – произнёс Кольцов, пристально вглядываясь в лицо Рогова.
В карих глазах советкого журналиста живо читались и ум, и образованность, и чувство юмора.
«Какой жизнерадостный человек!» – вдруг позавидовал Рогов, а потом им опять вдруг овладело странное состояние то ли транса, то ли гипноза.
«Что со мной происходит?» – невольно задумал следователь.
Он внезапно ощутил какую-то панику, исходящую от Кольцова. Нет, лицо того ничуть не выражало тревоги, наоборот, искрилось оптимизмом и бодростью. Как никак, самый известный журналист СССР. Все до сих пор вспоминали ловкую штуку, которую он провернул с эмигрантской газетёнкой «Возрождение».
Журналист составил душераздирающее письмо, живописующее ужасы советского строя, отправил за границу, в это самое «Возрождение», и его, естественно, опубликовали. А затем он раскрыл взрывоопасный секрет письма: если прочитать первую букву каждого пятого слова, то выходило «Наша белогвардейская газета печатает всякую клевету об СССР».
Такого остроумца поди поищи, тем более Кольцов сотрудничал с одесскими газетами, а там самая среда для подобных фурштюков.
Нет, паника не владела Кольцовым, просто Рогов почувствовал нечто трагичное в судьбе великого советского журналиста, нечто роковое, связанное с органами, в которых он сейчас служит.
Не зря Илья в своё время расспрашивал его о родителях, не было ли у них каких-нибудь экстраординарных способностей. Нет, у отца с матерью ничего подобного не замечалось, но вот бабушка Вадима как раз была и знахаркой, и ворожеей. И точно так же, как сейчас Рогов, могла определить судьбу человека. Но почему именно сегодня прорезался фамильный дар? Может, смерть Писаренко повлияла на это?
От Кольцова явственно исходила тревога. Пока ещё сам Михаил не догадывается, но земной срок ему отмерен не больше, чем в пять лет. Никто уже не вмешается и не спасёт.
Рогову опять стало страшно, ему уже не хотелось ни с кем общаться, на каждом втором писателе или поэте он видел роковую печать отчуждения и гибели. Кто-то умрёт насильственной смертью, кто-то убьёт себя сам. Даже сам Жданов, толстощёкий и вроде бы пышущий здоровьем, едва разменяет шестой десяток.
У Вадима закружилась голова, переполненная видениями о смертях и самоубийствах. Ему захотелось выйти на свежий воздух, прочь от всех этих обреченных людей, жертв и их палачей.
Он еле-еле дождался, когда снова начнется следующее заседание съезда. И потом, хотя Сева буквально тянул его в зал вместе со всеми, он, сославшись на плохое самочувствие, вышел из Дома Союзов.
Огляделся.