когда я коснулась Эдисона со спины, – и этого ей достаточно. Лицо делается непроницаемым, как захлопнувшаяся дверь, она поворачивается. Смотрит в сторону. Уходит.
А я остаюсь кружиться в темноте.
Может, я все придумала. Может, никто ничего и не заметил. Талия исчезла, Пас и Ро нигде не видно. Я выхожу посмотреть, где они, – вечеринка все равно уже выплеснулась во двор.
Присасываюсь к бутылке с джином, которую принесла из дома. Нашла, представьте себе, полную. Талия и Эдисон стоят напротив. Он размахивает полной бутылкой шампанского – спер ее, небось, у родителей Исайи и теперь тащится от собственной крутизны. Талия выхватывает бутылку и делает огроменный глоток, вытирает рот и смеется Эдисону в лицо – такая классная, красивая, веселая и свободная. Прикидывается? Ей правда с ним хорошо? Пытаюсь понять, убедилась ли она в своих подозрениях насчет моих с ним отношений.
Я отхлебываю еще этого гадкого джина – а хотелось бы вкусного шампанского, и мне пофиг, что в гробу они меня видели с этой моей бутылкой и перекошенной мордой и что мне лучше отсюда уйти. Но за ним-то не задерживается. Как всегда. Я вообще, вообще, вообще не врубаюсь, зачем я ему сдалась. Я же типа и внешне ничем не лучше Талии. В смысле мы почти близнецы. Может, в этом все дело. Тянет его на близняшек. Козел. Извращенец. Он впивается ногтями мне в руку и подтягивает к себе, а я пытаюсь отыскать ртом бутылку с джином. Хихикаю, пузырьки отвечают мне эхом, я проталкиваю в горло еще глоток.
– Ты над чем ржешь? – спрашивает Эдисон. Он привалился к углу дома Исайи. Грохот вечеринки не так уж далеко, но достаточно далеко, наверное.
– А над тем, что я шлюха, а это, вообрази себе, смешно, – говорю я.
– Знаю. – Он зажигает косячок. Тянется ко мне.
– Эдисон.
– Что?
– Просто. – Не знаю, что сказать. Не придумать мне, как уйти, не обидев его, все равно выйдет неприятно и неловко. Я прижимаюсь затылком к стене, закрываю глаза, чтобы не видеть звезды – они сегодня очень низко и очень яркие. Он лапает меня. Запускает руки под платье, в вырез. Лезет в лифчик. От косячка меня забирает, я улетаю все выше, выше, выше, я воздушный шарик, красный шарик, и весь мой цвет, вся красная краска сливается с темнотой и тает, тает.
– Эй, – долетает сквозь опущенные веки.
Это Руми.
– Что надо? – спрашивает Эдисон. И после паузы вытаскивает руки из-под моего платья.
Руми улыбается мне, но между бровями складка. Я вглядываюсь в него. Он откинулся назад всем своим длинным телом – можно подумать, что опирается на воздух. Темно-каштановые волосы, слегка волнистые, как раз такой длины, что можно заправить за ухо. В мочке дырочка от пирсинга, пустая. Кожа под летним солнцем стала теплее и смуглее обычного. И все это видно очень отчетливо, как и то, что смотрит он на меня так, будто ему не все равно, что будет дальше. Будто ему не все равно, оставит Эдисон меня в покое или нет. При том