вырытые кем-то очень-очень давно. Подземные воды всё ещё потихоньку скапливаются там, давая жизнь маленькой семье.
Дестан не считает себя глупцом. Он понимает, что жить в такой изоляции не просто крайне тяжело, а бесперспективно. Вот в общине – другое дело: людей много, труд не такой каторжный, пищи больше. Но из-за бараньего упрямства отца путь туда заказан.
Когда-то семья Дестана входила в большую группу, постепенно распадающуюся на родовые части. Отец с кем-то повздорил и умудрился попасть в долговое рабство, из которого откупился не скоро. Матери пришлось непосильно трудиться, и она надорвалась; с тех пор болеет, дышит тяжело, шумно, с пугающими перерывами. Внутри у неё что-то клокочет, из-за чего она уже не говорит, а лишь подаёт знаки, когда что-нибудь нужно.
Стоило отцу перестать быть рабом – его обвинили в воровстве и со всей семьёй изгнали из общины. Хорошо, что этот клочок земли оказался свободен: прежний владелец перебрался в город. Повиниться и вернуться отец не хотел. Интересно, что можно было украсть у тех людей – почти таких же нищих? Спрашивать Дестан не решается. Обычно разговор с отцом состоит из двух-трёх слов. Кажется, говорить больше не о чем. Да так всегда и было с родителями. Дестан не помнит, чтобы даже в детстве мать приласкала, поговорила, спела песенку…
Стены нынешнего жилища, из которого мать почти никогда не выходит наружу, сложены из плохо скреплённых глиной камней, постоянно грозящих рассыпаться. Хижина настолько низка, что стоять внутри можно лишь в почтительном поклоне. Должно быть, потому Дестан такой сгорбленный, словно придавленный сверху чрезмерной ношей.
Иногда братья ходят в город, к знакомому торговцу, обменивают продукты своего тяжкого труда на какой-нибудь нужный скарб, дешёвую поношенную одежду и молоко для больной матери. Самим скот содержать невозможно: сил мало, да и разбойники непременно прознают и тут же уведут. А если кинешься на них с палкой – просто убьют.
Путь до города не близок, очень много шагов. Дестан не знает, сколько. Счёту с большими числами простой крестьянин не обучен. Да они ему и не нужны: что ещё считать, кроме пройденного расстояния? Разве что пролитые капли пота…
Но в конце нудной дороги ноги сами собой ускоряют шаг. У торговца, неизменно торчащего в своей пыльной лавке, есть красавица-дочь Салита, которую иногда удаётся мельком увидеть. Хотя бы глаза и закутанную стройную фигуру. Каждый раз при встрече бедный Дестан чувствует, как сердце начинает бешено стучать и рваться из груди; хочется потеряться, раствориться, убежать куда-то далеко-далеко, на край света. Однажды удалось узреть прекрасное лицо девушки, и с той поры оно постоянно является во всех лучших снах…
Ах, сны! Они… лишь миг счастливого забвения. А наяву у Дестана никаких шансов. На что рассчитывать с таким жалким видом неудачника с грубыми мозолистыми руками, обречённого уныло шагать по дороге в лохмотьях, опираясь на кривой посох? Проклятая бедность!
Но ещё сильнее, чем собственную нищету, Дестан ненавидел Карима. Тот был