вон лезли, чтобы выскочить из колодца, который они себе вырыли. Их уже гнали из Грозного, Моздока. А Ленинград словно объявил всему миру, что немцы навсегда проиграли войну!
Весь советский народ перешел в наступление!
Директор Джалил-муэллим на большой перемене собрал нас, сказал:
– Дорогие ребята, два дня назад наша армия выбила окончательно врага из Сталинграда.
Разбиты самые мощные силы фашистов. Наши взяли свыше трехсот тысяч пленных, и среди них командующий фельдмаршал Паулюс. Это событие приближает нашу победу. Фашистская Германия объявила трехдневный траур.
Как же мы радовались тогда, дорогие читатели! Полностью понять нашу радость сможет, очевидно, только наш ровесник, тот, кто пережил подобное.
Отец Эйюба вернулся с фронта слепым. Он чуть не сгорел в танке. А как спасся, мы не рисковали спрашивать. Молодой еще, он очень переживал – даже из дома не выходил. Мы хотели повидаться с ним, но Эйюб не приглашал. Молчали и мы. А что сказать? Может быть, так лучше, ему лучше одному? И все-таки Эйюб радовался. Радовался, что отец вернулся. В доме – дыхание отца!
«Эх, – думал я, – пусть мой брат хоть таким бы вернулся, пусть даже без обеих ног…»
У дяди Бахмана была самодельная инвалидная коляска. Он усаживался в нее. И я выкатывал его во двор. Он смотрел в чистое небо, смотрел на появившиеся на деревьях почки и радостно говорил:
– Скоро весна!
Потом долго молчал. Доставал из кармана сложенную стопкой газету и кисет с махоркой, сворачивал цигарку и беспрерывно дымил. Однажды он спросил:
– Темир, ты знаешь, где похоронена моя бабушка Масума?
– Знаю!
Опять помолчал и опять стал дымить. Я ему:
– Дядя Бахман, хотите на улицу, погуляем?..
– Нет… знать?..
А отец Эйюба, что о нем сказать? Он не видит, лишен белого света, а тоже молодой! Зачем, зачем эта война? Зачем люди убивают друг друга? Зачем?.. Зачем моего двадцатилетнего брата нет в живых? Зачем люди ненавидят почтальона? Зачем? В чем его вина? Почему в окнах наших домов погас свет? Почему у моей молодой матери волосы седые? Почему?
Больше мы ни от кого писем не получаем. Больше никому писем не пишем. Привыкли уже к этому. Мимо почтальона прохожу безразлично… А о чем его спрашивать? Хоть тысячи писем получай, но ведь не от брата же…
Погода менялась к лучшему, опять на пороге стояла весна.
Оживали юные ростки, подрастали и мы с ними… По-прежнему ходили в школу, учились, работали в поле, делали что могли… Интересно, знал ли все это Гитлер, знал ли, что все дети Советского Союза ненавидят его? Конечно, знал!
Однажды под деревом я рыхлил землю. Ко мне подбежал Еккан и закричал:
– Темир, пошли в школу!
– А что такое?
– Пойдем, узнаешь. Письмо получили.
В пионерской комнате как будто все меня одного ждали. Ребята наперебой заговорили:
– Темир, твой самовар сотворил чудо!
Я ничего не понял. И тут Шаргия протянула