седьмые трубы забетонированы в землю, над ними приварена третья, пол дюймовая с арматурой внутри, в качестве перекладины к столбам. Подтянулся раз, другой, тело послушно, а ну-ка сколь смогу выжать по максимуму. Двадцать три раза. Мог бы ещё пару раз, попробовать до четверти, да мать окликнула. Но и так понятно. Тридцатник при небольшом усилии сделаю. Может больше. Похвально.
Вернувшись из туалета, Фёдор подошел к умывальнику, цинковое ведро с краником, раковина металлическая с отбитой эмалью, стекает в другое ведро побольше. Его получается по мере заполнения в туалет выносить требуется. Как-то всё совсем печально.
На столе десяток помидор, стакан молока, мать выложила на тарелку горку жареной картошки, пару яиц с ярко желтым, с почти оранжевым желтком: – Кушай сынок.
Сама присела рядом, – склонила голову – смотрит. Фёдор перекрестил стол, сам перекрестился, уселся завтракать: – А ты мам, чего не кушаешь?
Мать не отвечает, смотрит с изумлением, – Ты что это, Фёдор, еду крестишь что ли?
– Ну да, мам, перекрестил, что-то не так?
– Да всё не так, нельзя сейчас еду крестить, не то время, ты больше так не делай.
Фёдор насупился, посуровел, замолчал.
– Федь, ты слышал меня, не делай так более, хорошо? И потом, с чего ты это начал, кто тебя научил? Не крестил никогда, и вот ни с того, ни с сего начал. И вообще, ты сегодня какой-то не такой.
– Какой, не такой, не пойму, объяснись пожалуйста.
– Фёдор, ну не такой, я же чувствую, словно что тобой случилось, ходишь кругом, заглядываешь всюду. В первый раз видишь? Вздыхаешь недовольно. Даже это твое "объяснись пожалуйста". Целоваться с утра бросился, будто вечность целую не видал. Тебя что, подменили? Или повзрослели? Что случилось, рассказывай.
Фёдор смотрел на мать, а голова считала варианты, считала быстро, не угнаться за ней самому сильному компьютеру. Считала и не находила. Ни одного, кроме одного. И выходило так, что делать нечего, придётся признаваться, – материнское сердце не обманешь, не проведёшь. Быстро же она его раскрыла. Мать есть мать. Мама, она сразу чувствует, любой обман, даже и не обман, а фальшь малейшую. И стоит ли обманывать мать, кому ещё довериться, как не ей, той, что ночами у твоей кроватки не спала, той, что готова за тебя на любую беду, и на смерть любую. За кровиночку свою, за сердечко свое. И Фёдор решился…
– Мам, ты только не волнуйся, я тебе сейчас расскажу. Но странно это всё. Ты только не волнуйся, ладно? Не будешь?
– Ты что такое натворил, Феденька? Что случилось?
– Ой, мать, да нормально все, – Фёдор махнул рукой, – ну что ты сразу, что натворил, что случилось? Хорошо всё, правда. Это я о тебе волнуюсь. И сказать, как не знаю, чтобы помягче значит вышло.
– Слушай Федечка, не тяни, а? Говори, прошу тебя, говори поскорее. Что ты всё тянешь, еще хуже делаешь, уж лучше бы сразу рассказал, и делу конец. – мама встала, опёрлась руками о стол, словно собралась уходить.
– Ну, что ж, мать, слушай, – да