шутками, настроение чувствовала? Эх… Как всё задолбало!
Дочь
Мама много работает. Устаёт. Папа, чтобы денежки заработать, даже в субботу ходит на свою работу. Так редко бывает, чтобы дома и мама, и папа -вместе. И то-сразу – ругаются. Мне говорят идти в мою комнату. Я беру с собой Барсика и ухожу. Но там всё слышно, они громко ругаются.
Я не знаю, что делать. Нам в подготовительной группе ещё не говорили, как помирить маму и папу.
Сегодня опять поругались. Да, Барсик? Из-за дырки на папином носке!
Скоро у меня день рождения. Скажу бабушке с дедушкой, чтоб подарок не покупали, а подарили денежку. Чтобы купить папе много носков без дырок. И тогда маме не надо будет зашивать. И папа не будет ругаться. Может быть…
Иди сюда, Барсик, давай с тобой обниматься.
ПЕРХОТЬ
Она настолько любила свободу, что даже спала без одежды.
Ей было ненавистно любое давление. Даже на тело. Не говоря уж о душе. Каждый вечер – изо дня в день повторяющиеся манипуляции с разоблачением – и в прямом, и в переносном смысле этого слова, Ведь «разоблачить» – это сделать явным скрываемое.
Как только она переступала порог квартиры, тут же освобождала себя от пут. Скидывала в прихожей лёгкую шубку из норки, которая, казалась, весила как бабушкина, из мутона. В шубе часто было жарко – не такие уж студёные в тех краях зимы, но её наличие подчёркивало статус. С отвращением, выворачивая наизнанку, как лягушачью кожу, стягивала одежду для работы. Дресс – код. Визитная карточка компании. Снимала утягивающие колготки, державшие в прокрустовом ложе слегка выпирающий животик. Дальше – бюстгальтер. Руки заламывались назад и тянулись к застёжке в предвосхищении неимоверного облегчения. Ещё упругая грудь и без него была красива. Но приходилось мириться с ненавистными косточками, что алчно впивались в тело где-то подмышками, зато высоко держали и позволяли гордо нести то, чем природа не обидела.
Оставшись почти голой, женщина испытала чувство, близкое к блаженству. Нырнула в домашнюю тунику, мягкую и удобную до невозможности.
Подошла к туалетному столику, и три колечка с лёгким звоном приземлились в фарфоровую раковинку, потом аккуратно вытащила из ушей дужки тяжёлых серёг. Это вам не бижутерия, не Сваровски какой-нибудь. Нужно соответствовать. В шкатулке несколько достойных внимания комплектов, их можно менять в зависимости от настроения. Но быть зависимой от атрибутов публичной жизни дома? Нонсенс! Теперь в ванную. Смыть косметику. Остаться собой.
Всё. Дома. Виолетта любила свои крошечные чертоги – однушку в панельной пятиэтажке. Тут, только тут и нигде больше, она была собой. Можно пересчитать по пальцам дни с момента переезда, когда заповедный мирок был осквернён чьим – либо присутствием. «My house is my castle» – мой дом – моя крепость. Наверное, если бы эту фразу не придумал умный англичанин Кокк в 16 веке, Виолетта придумала бы её сама.
Наверное, её норка – это единственное,