же вы, постойте! – Библиотекарша металась из стороны в сторону, не зная, за кем броситься.
Марта стояла рядом. Жалость к Алле Павловне пронзила её.
– Не переживайте вы так, – сказала девочка. – Через час они вернутся к автобусу. Всё будет в порядке, не впервой.
– Марта, – библиотекарша смотрела на неё умоляюще, – ну хоть ты со мной останься. Мне страшно за вас, понимаешь?
– А чего вам страшно? – уточнила Марта. Замаячившая перспектива провести час наедине с Аллой Павловной мгновенно лишила её и жалости, и симпатии к библиотекарше. – Я это… Бабушке открытку обещала отправить! – И, не дав Алле Павловне ответить, она резко развернулась и побежала.
Когда риск быть пойманной миновал, Марта перешла на шаг: улочка брала резко вверх, и на жаре девочка быстро запыхалась. Вскоре она нашла почту на маленькой площади с круглым фонтаном, которую местные жители называли Пятачком, отослала бабушке открытку с видом Медведь-горы и вышла на улицу в поисках мороженого.
Вечерело. Солнце закатывалось в море. Красные лучи пронизывали тёмную массу зелени вокруг развалин на углу Пятачка. Ветер шумел в верхушках старых платанов.
Марта хотела спросить, где тут кафе или магазин, и подошла к небольшой группе людей. В центре её сидел старый нищий, сгорбленный и бородатый. Его длинные белые волосы были собраны в хвост, перетянутый чёрной резинкой. Выцветшие глаза горели в сумерках. Крупный нос картофелиной торчал на лице. Перед ним на земле стояло грязное синее блюдце с парой монет. Поодаль, привязанная к платану засаленной верёвкой, обмахивалась хвостом корова, источая смешанный аромат молока и навоза.
– Ахвал-джан[17], говори, – тихо сказал один из мужчин.
– Любовь матери родится раньше ребёнка, и когда умрёт мать – всё ещё живёт, – начал старик. – В деревне у нас жила Земинэ, и у неё была дочь Шерифэ. «Мама, я боюсь чего-то», – сказала раз Шерифэ. «Не бойся, дитя». А сама испугалась, стала гладить дочь, заплетать её волосы в мелкие косички, шептала ласковое слово: «любимое, бесценное дитя моё».
Марта увидела камень, плоский, как табуретка, и села на него. Он был нагрет солнцем и на закате медленно остывал. От голоса старика не хотелось уходить. Её никто не прогонял, не шикал.
– Ласка матери – как ветерок в душный день, как пригрев солнца в ненастье, – продолжал он, и ещё тише становилось вокруг. – «Мама, человек, который приходил утром, нехорошо смотрел». – «Эх, Шерифэ, часто кажется так. Зачем дурно думать?» – «Мама, соседка говорила: он от Топал-бея[18], которого зовут Хромым. Ходит по садам, высмотрит девушку, скажет хозяину. Бей возьмёт девушку». – «Ничего не бойся, родная. Не отдам тебя за Топал-бея – за молодого, красивого отдам». Оглянулась Земинэ. Кто-то хихикнул за углом: человек стоял там. «Слышал, говоришь смешно ты. Зачем молодой, зачем красивый? Богатый надо – тебе лучше будет. Десять служанок будет, на шелку лежать будешь, баклаву[19] делать будешь». Плакала Шерифэ, прижалась к матери. «Ах, боюсь,